!Фантастика 2024-4". Компиляция. Книги 1-16
Шрифт:
– А потом я научился говорить, но все равно не смог рассказать ничего толкового, – с грустью произнес Шани.
Отец Гнасий ободряюще похлопал его по руке.
– Заступник милостив. Однажды ты вспомнишь, кто ты и где твой настоящий дом.
Сиреневые глаза словно заволокло легкой дымкой. Отец Гнасий подумал, что Шани на самом деле прекрасно все помнит и знает – только предпочитает хранить молчание.
Что, если все эти годы он принимал порождение Змеедушца за дитя Заступника? От этой неожиданной мысли отец Гнасий вдруг ощутил мгновенный холод, охвативший его тело.
– Сейчас мой дом здесь, – промолвил Шани с глубокой искренностью, и эта сердечность словно
– Дам, – кивнул настоятель. – Ты привез то, что нужно?
Шани утвердительно качнул головой и извлек из внутреннего кармана видавшего виды камзола небольшую деревянную шкатулку. Открыв ее, отец Гнасий увидел изящный серебряный перстень с аметистом и письмо на свое имя. Взломав печати, он прочел, что патриарх всеаальхарнский Кашинец запрашивает его благословения как воспитателя и наставника претендента на то, чтобы Шани Торн, брант-инквизитор и послушник монастыря Шаавхази, занял почетную и многотрудную должность декана инквизиции. Отложив письмо, отец Гнасий взвесил перстень на ладони и сказал:
– Эта вещь, сын мой, есть знак твоего вечного и добровольно изъявленного обручения с истинной верой. Готов ли ты служить Заступнику, карать его врагов и нести невеждам свет его знания? Трижды и три раза спрашиваю: готов ли?
– Трижды и три раза отвечаю: готов, – глухо откликнулся Шани.
– Готов ли ты терпеть нужду, болезни и горечь ради вечного торжества его Истины и Славы?
– Готов.
Отец Гнасий взял Шани за правую руку и надел перстень на безымянный палец. Обряд завершился, и несколько томительно долгих минут они молчали; затем настоятель обвел Шани кругом Заступника и сказал:
– Вот и все, ваша неусыпность. Поздравляю с вступлением в должность, примите мое последнее благословение. Теперь по сметам о рангах в духовной иерархии вы стоите выше меня.
– Мы служим одному господину, отче, – произнес Шани и благодарно сжал его руку. – Спасибо вам.
Теперь можно было не торопиться, рискуя на полном ходу сверзиться с лошади и сломать шею, свалившись в канаву. После дня пути под дождем Шани устроился на ночлег в одну из десятков мелких таверен, рассыпанных вдоль Пичуева тракта, и посвятил вечер отдыху возле камина, воспоминаниям и размышлениям.
Отец Гнасий был прав. Шани все помнил. Он вообще редко что-либо забывал: вот и теперь давний весенний день, в который он совершил убийство, снова всплыл в его памяти во всех красках, звуках и ощущениях. Вот только кому от этого легче, хмуро подумал Шани и принялся рассматривать сиреневую глубину в аметисте своего перстня. Извивы серебра в точности повторяли мотивы аальхарнских обручальных колец; впрочем, вступать в фактический брак Шани уже не придется.
– Ну и хорошо, – сказал он вслух. – Максим Торнвальд в свое время женился, и к чему это привело?
Аметист едва заметно потемнел, словно нахмурился, не понимая, что происходит и на каком языке говорит его новый хозяин. Не объяснять же ему, что где-то далеко-далеко есть планета Земля, и на одной шестой части тамошней суши в ходу как раз тот самый русский язык, который отец Гнасий столь небрежно сравнил с речью дальневосточных варваров.
– Ничего общего, кстати говоря, – Шани поправил перстень и смахнул с камня едва заметную пылинку. Зачем задумываться о прошлом, когда и в настоящем у его неусыпности декана всеаальхарнского хватает хлопот и забот? Шани поудобнее устроился в кресле и стал прикидывать дела на ближайшее время. К привычной работе в инквизиции и академиуме добавятся
– Мило, – сказал Шани. – Очень мило.
Отец Гнасий был прав, не догадываясь о своей правоте. Шани прекрасно все помнил. Сейчас, сидя в кресле возле камина, он впервые в жизни захотел напиться так, чтобы забыть минувшее навсегда, вычеркнуть из памяти и никогда не вспоминать ни лютого взгляда отца в зале суда, ни вынесенного приговора, ни ссылки сюда – на самую окраину Вселенной. За окнами шел дождь, и мутные желтые глаза двух фонарей возле входа в трактир напрасно таращились сквозь водяную сеть, силясь разглядеть хоть что-то.
И чем еще заниматься в такую погоду, кроме выпивки и воспоминаний?
Шани поднялся с кресла и энергично повел плечами. Трактирщик внизу наверняка еще не спит, и у него найдется пара бутылей крепкого. Чтобы хотя бы на время скрасить неприглядное положение вещей, этого хватит с лихвой.
Выпускной курс академиума инквизиции в составе шестерых бойких, энергичных и самоуверенных молодых людей с увлеченностью и искренним пылом допрашивал ведьму. Судя по звукам, доносившимся из допросной, к дыбе прибегать не пришлось: ведьма предпочла развязать язык сразу же, при первом взгляде на пыточные инструменты. Шани присел на табурет в предбаннике и, оставшись незамеченным, стал слушать. Речь шла об оргиях на шабаше, и Шани невольно пожалел своих целомудренных воспитанников, которым приходилось внимать речам, уместным разве что в борделе.
Впрочем, молодые люди не жаловались, а с интересом ловили каждое слово.
– И тогда демон разложил меня на навозной куче, – повествовала ведьма с интонациями, что сделали бы честь ведущей театральной актрисе, – и отъестествовал самым жестоким образом. Дважды. А срамной орган у него был в четыре локтя длиной!
Юные инквизиторы дружно присвистнули и удивленно зашептались. Шани прикинул: такой орган доставал бы ему до щиколотки. Смешно. Он поднялся с табурета и прошел в допросный зал. Дыба действительно не использовалась: ведьма упоенно рассказывала о своих приключениях будучи просто прикованной к стене – обычная поблажка для тех, кто желал чистосердечно и искренне сознаться в грехах.
За всю практику Шани таких находилось очень и очень немного. А практика за десять лет работы в инквизиции у него была весьма обширная: он успел пообщаться и с еретиками, которые слишком вольно толковали Святое Писание, и с колдунами, подписавшими договор с нечистой силой, и с деревенскими ведьмами, которые наводили порчу на соседей.
– Ответь, женщина, – сурово произнес Шани, – было это с тобой как во сне или как наяву?
Академиты обернулись на голос и радостно заулыбались: они искренне любили своего наставника за ум, доброту, широкие познания и некоторую снисходительность к обычным проделкам юности. Ведьма выпучила глаза и замогильным шепотом произнесла: