"Фантастика 2024-77". Компиляция. Книги 1-26
Шрифт:
— Нет, дядя Вася, уезжаю. Совсем.
— Куда ж ты уехать-то можешь?! В Пекин? Председателем Китая назначили?
— Кроме шуток. Я давно собирался, только тебе не говорил. Все эти годы зарплату на золото менял, копил, сейчас дом продал и вот, вроде как на взятку хватило.
— Да на какую еще взятку?
— Да есть тут жулик-чиновничек… Морда — натуральный хунхуз. Добровольцев в Зону подбирает.
Территория бывшего СССР
Центророссия, Брянск дистрикт,
Ольховка
госпиталь отдельного 103-его батальона
миротворческого корпуса США
22 часа 40 минут 1 июня 2047 г
«…Далёкий звук автомобильных моторов заставил его схорониться в придорожной лесополосе. Вжавшись в густую траву, он замер, сжимая в руках самое главное своё богатство — старый автомат Калашникова. Слегка приподнявшись на
Кажется, то был какой-то гуманитарный конвой. Впереди катили две бронемашины „Брэдли“, развернув пулемётные башни „ёлочкой“. Первая — направо, вторая — налево. Мелькнули белые американские звёзды на скошенных зелёных бортах. Дальше шла колонна тупоносых грузовиков со значками сил ООН на дверях кабин. Взгляд выхватил головы солдат в затянутых камуфляжной тканью касках, белозубую ухмылку на негритянской роже…
Обдав шоссе облаком выхлопных газов, колонна скрылась за поворотом, оставив справа ободранный дорожный указатель „Ольховка — 5 км“. Человек, залёгший в лесополосе, снова чутко прислушался. Ничего. Он ощупал подсумки. Озадаченно подумал о том, что осталось всего два с половиной магазина к автомату и всего одна банка тушёнки. Вчера ночью он пробовал обшарить обгоревший остов подбитого бэтээра у обочины в поисках патронов. Тщeтно. Кто-то поживился уже до него, оставив в мёртвой стальной коробке только груды разлагающегося человечьего мяса. А значит, очень скоро придётся выйти на охоту. Нет, дальше по дороге он не пойдёт — впереди явно расположился блокпост сил ООН, или как там ещё. В одиночку с ним не сладить.
Человек извлёк из-за пазухи засаленный автодорожный атлас, открыл нужный лист, что-то напряжённо соображая. Вид человека был ужасен: грязная камуфляжная одежда, дикая борода, засаленные космы шевелюры. И — дикий блеск в глазах.
Нет, отлеживаться придётся до сумерек. А там… Может быть, чем-то съестным доведётся разжиться в этой Ольховке. Может быть…
В обнимку с автоматом он забылся чутким сном в кустах. Пришёл сон, тревожный и призрачный. Снилась маленькая Людмилка. Вот она, сидя на диване, протягивает ему розового зайца. Такую забавную куклу-перчатку. „На уку… На уку одеть… Заесь…“ — лепетала ему во сне дочка, прося надеть зайца на руку и поиграть с ней. Человек проснулся, оскалив зубы, сморщившись, словно от дикой боли.
Сколько прошло с тех пор? Всего два месяца. Тогда, в июне, НАТО в первый раз бомбило Москву. Крылатая ракета целилась явно в казармы бригады внутренних войск на Подбельского. Но что-то засбоило в её мозгах — и „томагавк“ врезался в многоквартирный дом брежневской постройки. Тогда, когда сам человек спешил домой с работы. Восемьсот килограммов взрывчатки превратили дом в груду щебня. И там, под обломками, осталось всё, что было у человека — жена и дочь, книги, рукописи, жалкие сбережения. Он смог сохранить рассудок, разгребая окровавленными руками бетонные обломки, бросаясь на скрученные прутья арматуры, слушая стоны из-под завалов. А потом разжился вот этим старым АКМ, вырвал кое-что из разрушенного склада и двинул прочь из обезумевшей столицы. С одной мыслью: на юг! Туда, где ещё могут быть люди, готовые драться…
В первые дни было сравнительно легко. Тогда удалось подкрасться к группке мародёров и расстрелять их, добыв кой-какое золотишко, еду, патроны и даже пачку долларов. Тогда его вырвало жестоко — до желчи. Превозмогая головокружение от запаха тёплой крови, он обшарил одежду убитых, забрав всё ценное. К сумке с консервами и хлебом он не мог притронуться ещё два дня. Он уходил из обезумевшего города, и ветер трепал остатки старого рекламного плаката на обочине: „Третье тысячелетие — время любви, мира и согласия“. А потом был долгий путь из Москвы. На остатках энергии батареек карманный приёмник приносил обрывки информации. На ультракоротких волнах царствовали возникшие оккупационные станции. Какие-то ушлые мальчики и девочки с русскими именами игриво сообщали сводки „сил ООН“ — в промежутках между вечной эстрадой. Гораздо больше толку было от передач на английском языке — от Би-би-си. Демократия в России победила окончательно. Единой страны больше не было: образовались Поволжская федерация, Центророссия, Северокавказский союз, Ингерманландия — вкупе с Сибирской и Дальневосточной республиками. Откуда-то, как тараканы из щелей, бойко повылазили многочисленные президенты и прыткие молодые политики. Шли бесконечные интервью с „простыми людьми“, бурно радующимися наступившей новой эре и прощанию с имперским прошлым. И лишь иногда говорили о боях с группами партизан на Брянщине и где-то на юге… Хоронясь по лесам и заброшенным домам, он чувствовал возникновение какой-то новой жизни вокруг. Встреченная на опушке бабка, сначала до смерти его испугавшись, потом перекрестила его, поделившись тремя круто сваренными яйцами. Причитая, рассказала, что в их посёлке уже обосновалась новая полиция. Те же омоновцы, подчинённые комендатуре. Полицаи…
— А вообще у нас немцы стояли, милок.
— Какие немцы, мать? Америкосы.
— Не, сынок, немцы. С чёрными орлами на рукавах. И говорят, как лают: „нихт“, „лос“, „цурюк“…
— Понятно. Бундесвер.
— Чего, сынок?
— Нет, ничего…
Первых американцев он убил через две недели. Осторожно пробравшись во тьме к околице какого-то села на звуки рэпа, человек с автоматом заглянул в полоску света, пробивающуюся сквозь занавеску небольшого окна. Взгляд выхватил комнату со скромным убранством, заставленный тарелками с едой стол, на нём две бутылки виски. На диване в углу двое — негр и белый — увлечённо пользовали мясистую бабу. Все трое животно
Не помня себя, человек оказался внутри. Дрожащими руками схватил кусок копчёной говядины со стола, запихнул в рот, лихорадочно жуя и давясь. В схваченный баул полетели незнакомые ему гранаты, пистолет с двумя обоймами, буханка хлеба, бутылка спиртного, упакованный в пластик полевой паёк. Туда же он запихал и чужие мундиры. Все, пора уходить, пока никто не всполошился. Сквозь рёв магнитофона он расслышал, как где-то неподалёку страшно завыла собака.
Выбравшись через окно, он побежал к лесу. Задыхаясь, нырнул под его сосновый полог, и потом что есть сил бежал дальше, спотыкаясь о валежник, натыкаясь на стволы деревьев. Упал, в кровь разбив лицо. Боль отрезвила его. Остановившись, человек рванул „молнию“ сумки, достал виски и почти сорвал пробку. Он вылил на свой след почти половину содержимого. Как он не подумал раньше? А вдруг у них есть овчарки, и они пойдут по следу? Холодом дохнуло в низ живота, в памяти пронеслись полузабытые кадры старых советских фильмов про немцев. Нет ничего страшнее далёкого лая овчарок. Надо сбить им чутьё…
На рассвете следующего дня он прятался в кустарнике. Издалека — то затихая, то становясь громче — слышалось тарахтение вертолёта. Он явно кружил, ища виновников ночного нападения. А через час прямо над прятавшимся человеком пролетел странный аппарат, похожий на сигарету с крылышками. Беспилотный разведчик…» [4]
Сколько раз Олег Рощин вспоминал всё это? Много… Всегда перед началом процедур. Приходил серьёзный доктор, молча кивал своим гориллам-подручным — негру и латиносу. Армейские санитары выволакивали из-под одеяла болтающееся, словно тряпка, тело Олега, тащили под руки под душ, потом пистолетным инъектором всаживали в локотную вену какую-то дрянь. И перед тем, как впасть в забытьё, Олег отстранённо, словно со стороны, наблюдал, как гориллы пристёгивают его ремнями к усыпанному датчиками креслу с большим опускающимся шлемом на спинке. От шлема отходили пучки проводов, устройство мерцало огоньками.
4
М.Калашников, Ю.Крупнов. День орка
Что следовало за этим, Олег, слава богу, не знал. Он медленно приходил в себя уже в палате или как там называется это помещение. Неспешно отпускала страшная головная боль. Хотелось умереть. Очень. Но не получалось. Ни во время опытов, ни потом. Самоубийство? Какое там: руки-ноги по-прежнему не слушались. Санитары кормили его с ложечки. Рацион была хорошим и неограниченным — гориллы понимали слово «ещё» и в добавках никогда не отказывали. Раз в два дня меняли постельное бельё. В помещении постоянно поддерживали комфортную температуру. Американская цивилизация — это ж вам не гитлеровский концлагерь, где объекты экспериментов содержались вповалку в бараках, в скотских условиях. У юэсэевцев всё тут: и общечеловеческие ценности, и демокрэси вкупе с хьюмэнити, фак ихнюю бьютифул Америку… Но вот уже пять дней Рощина не трогали. К телу вернулась прежняя чувствительность, позавчера он сам садился в постели, а вчера даже смог встать, и, шатаясь, держась за металлическую кровать, дважды обойти её. Обед теперь оставляли на подносе. Руки тряслись, но с едой Олег справлялся. Ножа, конечно, не давали, вилку тоже, да и ложка была пластмассовой, а вот если сунуть алюминиевую тарелку в кроватный зажим и с силой повернуть… Образовавшимся зазубренным краем посудины вполне можно было бы полоснуть себя по венам. Только надо было это делать стремительно: в палате висели аж два цилиндра видеокамер. Сегодня, пожалуй, такой аттракцион не получится, а вот завтра можно попробовать. Надо только как следует поесть и размяться. Однако всё сложилось иначе. Перед самым выключением света и отбоем в палату ворвался рассвирепевший доктор. Причём, не только в привычном сопровождении всё тех же горилл, но еще и на пару с каким-то лощёным штымпом в офицерской форме Ю-Эс Арми. В пиндосовских знаках различия Олег не разбирался, но звёзд на погонах штымпа и нашивок на его же рукавах было много. Да и пах он одеколоном не из дешёвых. Доктор мартовским котом на высоких тонах взмяукивал что-то на американском жаргоне и энергично жестикулировал в сторону Рощина. Штымп, не слушая, флегматично кивал и бесцеремонно разглядывал сидевшего в постели Олега. Потом гориллы завалили Рощина на живот, а холодные пальцы штымпа бесцеремонно ощупали его шею и затылок. Высокопоставленный визитёр удовлетворённо угукнул и выдал длинную тираду. Доктор заткнулся. Отпущенный санитарами Рощин снова уселся на одеяле и усталым любопытством наблюдал, как доктор давится возмущением, подписывает какие-то бумаги в папке штымпа и оскорбленно удаляется. Потом санитары помогли Олегу переодеться в серую рубаху и синий комбинезон вроде строительного. Штымп, направляясь к выходу, небрежно махнул рукой, гориллы повели Рощина за ним. Длинные коридоры, двор… Силы небесные, как хорошо пахнет зеленью после дождя. А вот и первая звёзда на синем небе. Соловей где-то заливается, патриотизма у пернатого ни на грош, америкосов ублажает, а его предки, наверное, золотоордынцев тешили.