"Фантастика 2025-7". Компиляция. Книги 1-25
Шрифт:
— Ах, ти-ти, — надул отвислые щеки Штильман и покачался корпусом, уперев руки в боки. — Так мы и испугались вашей милиции! Вам бы её бояться надо, ваше драгоценное величество! Вы бы лучше не грозили нам фараонами, а посоветовались бы совместно, как нам разрешить один вопросик, очень такой корректный и щепетильный. Вы зачем же нашу дойную коровку, к сладким сосцам которой прильнувши мы очень себе спокойно жили, взяли да и отдали на бойню?
Штильман поднялся, принялся ходить по освещенному электричеством помещению, с улыбкой разглядывая Николая, смотрел как-то боком, по-петушиному.
— Ах, ти-ти какой непонятливый стал! И тогда, ещё в девятьсот шестом году, не понимал, что ходит по канату, как в цирке, а кичится тем, что самодержец, са-мо-дер-жец! Не понимал, не знал, что
— Ну, и почему же вы, сударь, не применили свой динамит? — сложил на груди руки Николай и гордо посмотрел на Штильмана. — Где же ваше проворство, бесстрашие, любовь к людям? Или вы увлеклись делами, куда более далекими от задач революционных, идейных? К примеру, ограблением банков? В Кишиневе, я слышал, какой-то Штильман и какой-то Барковский вкупе с очаровательной левой эсеркой экспроприировали, как у вас говорится, два миллиона по старому золотому курсу.
Николай понял, что имеет дело с теми самыми соратниками Царицы Вари, о которых ему говорил Лузгин.
— Боря, — сказал Барковский, — этот бывший русский царек на самом деле много знает! Чего ждать, пусть попробует нашей кашки, а то будешь разводить с ним антимонии! За все прошлое расплатится сейчас!
Николай не знал, за какое, собственно, прошлое он должен платить этим людям, но понял, что имеет дело с отъявленными мерзавцами, готовыми на самое тяжкое преступление.
— Да, господа, я знаю о вас немало. Знаю также, что Варвара Алексеевна вас надула и вы остались ни с чем. Но я-то тут при чем? Виновата, скорее, ваша революционная мораль. Впрочем, не о ней ли вы говорили как о дойной коровке с изумительными сосцами. Вы правы, сосцы у неё на самом деле замечательные, но что делать, мне пришлось пожертвовать ими ради чести своей семьи и лично своей чести.
— Ну, вот за этим-то мы и пришли к вам, августейшее величество, гадко улыбнулся Штильман, растирая ногой окурок, причем делая это подчеркнуто небрежно. — Андрюха, тот самый, что привязывал вас к креслу, он там сейчас, за дверью, — слышал ваш разговор с Царицей Варей и понял, что к Варваре Алексеевне явился сам Николай Второй. Еще до прихода патруля, вызванного сынком вашим, он сбежал, бросился ко мне, потому что сей послушный холуй моей персоны, служивший меж тем и Варе, понял, кто в наши сети попался. Я как услышал о таком неожиданном царском выходе, вначале не поверил, по мордасам Андрюху побил изрядно, после кинулся к Царице, но её и след простыл — только лужу крови на полу увидел. Ах, ти-ти, ваше величество, вы на душегубство пошли, невинного слугу жизни лишили!
— Я просто защищался. Что же мне прикажете делать, когда на меня нападают вооруженные люди?
— Да и оружие-то у них самое нелепое было — один лишь кистенек! всплеснул аккуратными ручками Штильман. — Ну да ладно, не смею вас винить у вас к людям, я знаю, отношение свое, царское. Расскажу вам коротко, что я после делать стал. Царица Варя, как я уже вам дал намек, питала нас из своих источников, а коль вы явились причиной гибели её, — об этом, государь, мне тоже известно стало, поелику в комиссии Чрезвычайной у меня тоже знакомцы водятся, — так я решил, что вы и станете теперь моим кормильцем и поильцем. Присматривался я к вам ещё год назад, но не видел теперешнего шика, ни размаха истинно буржуазного. Зачем вы мне были нужны год назад? Выстрелить в вашу спину, чтобы за Варю отомстить? Ха, станет честный еврей таким грязным делом заниматься! Нет, я ждал, предчувствуя, что не такой-то вы простой, что не могли вы не сохранить в каком-нибудь укромном месте часть своих сокровищ, политых кровью трудового народа. Скажите честно, а вам шествие на девятое января не снится? А Ленский расстрел ни в чем неповинных людей?
— Нет, — честно признался Николай, — лично я к этим безобразиям руки не приложил. Просто воинские начальники превысили свои полномочия…
— Ах, ти-ти, говорите, государь, говорите! — рассмеялся Штильман. Чистеньким остаться хотите, в белоснежных одеждах. Ну да пусть
И Штильман загоготал, обнажая огромные, как у Щелкунчика, зубы, но потом вдруг словно спохватился, замолк и с кислой миной на своем обрюзглом лице спросил:
— Ну а первый-то взнос вы нам сейчас, немедленно вручите?
Николай, ещё полчаса назад считавший себя преуспевающим, независимым и очень удачливым человеком, стоял сейчас перед двумя негодяями оплеванный, униженный — грубая сила, наглость и неправда в одночасье победили талант, рассудок и добрую волю.
— Извольте, — сказал он спустя полминуты и полез в карман за бумажником.
Наконец сломили смуту, и послереволюционные годы явились для России временем заживления ран, вовлечения народа в обыденный, каждодневный труд, временем всеобщего умиротворения.
Николай буквально с первых лет своего царствования проявлял сочувствие к интересам крестьянства, страдавшего от выкупных платежей на землю, малоземелия, стесненного общинным землевладением. И ещё 3 ноября 1905 года, в самый разгар смуты, государем был подписан указ об уничтожении тяготивших крестьян выкупных платежей за землю, расширена деятельность Крестьянского банка, но наиболее активно земельная реформа пошла после волнений, когда правительство возглавил Петр Столыпин, — затрещала стеснявшая инициативу крестьян община, насаждались индивидуальные хозяйства, малоземельным предлагалось переселяться в Сибирь, где обилие незаселенной земли гарантировало в будущем полный успех.
И царь мог видеть, что результатами новой аграрной политики явилось небывалое увеличение продуктивности сельских хозяйств, и Россия сделалась главным производителем и поставщиком зерна на мировой рынок. Пожалуй, сам государь расценивал время, заключенное в тесные рамки конца революции и начала мировой войны, как наиболее успешное, счастливое для своего правления. Держава на мировой политической арене вновь после поражения в войне с Японией приобрела значительный авторитет, укреплены были финансы, проведена судебная реформа, открылись и функционировали новые низшие, средние и высшие учебные заведения, и образование, хотя бы на уровне грамотности, стало проникать в темную народную среду. Невиданными прежде темпами развивалась русская промышленность, тяжелое машиностроение, что в преддверии ожидаемой войны позволяло укрепить мощь русской армии, снабжать её новыми образцами вооружения. Функционировала Дума — российский парламент, широко действовала свобода слова и печати; русская наука блистала всемирно известными именами; русская литература была читаема всеми образованными людьми в мире; живописцы создавали шедевры, являвшиеся образцами для подражания; русский театр — и драма, и опера, и балет — не знал себе равных, а музыка, созданная в те годы в России, звучала во всех концертных залах мира. Русские мыслители, чьи философские конструкции представляли наиоригинальнейшее явление в истории мировой мысли вообще, удивляли и восхищали.
Нет, в благосостоянии широких народных масс, преимущественно крестьян, было ещё много нерешенных проблем — бедность в крестьянской и рабочей среде была обыкновенным явлением, но, что главное, Россия при Николае Втором стояла на том пути, который наметил дальнейший, постепенный и несомненный рост и прогресс в улучшении всех аспектов общественного бытия. Важным было то, что народ после невзгод, смуты понял, что самодержавие вовсе не служит тормозом, преградой на пути всеобщих перемен к лучшему: управлять страной, где граждане благоденствуют, а не страдают, удобно и лестно для любой власти.