Фантастика 80

Булычев Кир

Русские дружинники были вооружены не хуже, а лучше, чем татаро-монголы, у которых не хватало железа и мастеров».

«Пушки на Руси появились, видимо, в 70-х годах XIV века.

В 1382 году при защите от нашествия Тахтомыша на Москву защитники города уже применяли пушки…» Чуть ниже резкая приписка карандашом: «Пушки могли быть и на Куликовом поле».

В конце страницы было размашисто написано красным карандашом: «И все-таки — пехота! Князь Дмитрий оказался прав».

Я закрыл тетрадь, погасил карбидную лампу,

долго лежал с открытыми глазами. «Видящий» шар Антон положил на подоконник; пронизанный лунным светом, шар неярко светился.

Вдруг я увидел заросли можжевельника, обрыв, глинистую, дорогу, повозку, карателей в голубоватых шинелях и касках. Я лежал между кочек, рвал кольцо рубчатой гранаты. Я узнал повозку, узнал карателей. Накануне они арестовали и увели моего отца. Кольцо не слушалось, я вцепился в него зубами.

И вдруг кто-то навалился на меня, отвел руку с гранатой.

Я повернулся, и на щеку мне упали волосы матери.

Очнулся, долго не мог прийти в себя. Видение войны было таким ярким, что я оцепенел, не мог шевельнуть рукой. Все было как наяву. Даже хвоинки на шинелях виделись с какой-то небывалой, резкой ясностью.

Я вновь посмотрел на мерцающий шар, стараясь представить совсем иную войну и себя не мальчуганом, а взрослым. И вдруг понял: ведь и мое собственное биополе, то самое биополе, о котором писали Кажинский и Чижевский, могло воздействовать на шар!..

…Псковичи жили на порубежье в постоянной опасности, и это отразилось на их характере. Быстрота решений и действий, порывистость, взрывчатость впитывались с молоком матери. На Куликово поле, конечно же, послали самых отважных воинов. Лес, холмы, поле открылись резко и неожиданно.

Товарищ, пригибаясь, перебежал луговину, я поспешил следом.

С холма мы увидели татарский стан. Будто снежные сугробы, белели юрты, вился над кострами дым, поблескивали на солнце котлы-казаны. Живым омутом кипел огромный табун, истошно ревели верблюды. Рядом с кострами, между повозок кружили всадники в малахаях.

Стан был так близко, что в нос ударил запах острой мясной пищи.

По полю проносились конные дозоры — сталкивались, но чаще резко разъезжались. Монгольские кони легко уклонялись от стрел, уходили от погони.

Пора было возвращаться, мы быстро отползли, сбежали по скату холма и вскоре были возле своего стана.

Товарищ тревожно оглядывался, видя какую-то опасность.

Оглянулся и я: по полю мчались пятеро всадников.

— О-о-о-о! — дико закричали враги.

Товарищ вырвал меч, я вскинул топор.

Но на помощь уже мчались свои — рослые воины в черной одежде.

Нас спасли черноризцы. Поверх черных халатов у них были кольчуги, вместо колпаков — кованые шлемы, каждый подпоясан мечом. Белые, как мох белоус, лики черноризцев резко выделялись среди загорелых и темных лиц конных дружинников.

Я не удивился: на Псковской

земле монахов порой брали даже в набеги, а во время обороны крепостей ставили под оружие всех до одного. Псковитяне всячески старались подчинить веру целям обороны: псковские храмы были на деле крепостными башнями, звонницы — дозорными вышками.

Один из монахов выделялся ростом и шириной плеч. На бедре чернеца покачивался двуручный меч, левой рукой великан поддерживал щит, в правой держал копье.

— Брат Пересвет, — негромко сказал кто-то рядом. — Десница Сергия Радонежского, надежа князя Дмитрия.

— Чай, псковские, — весело посмотрел на нас с товарищем Пересвет. — Болотом бредоша, поршни потеряша…

Я снова не удивился: псковитян легко узнавали по одежде, обуви и оружию. Монахи даже коней придержали, чтобы рассмотреть наши арбалеты.

— Ливонские, свейские? — спросил молодой монах.

На боку Пересвета была огромная фляга, от бороды пахло медовухой. Псковские монахи тоже были любителями этого напитка.

— Зело грозна штука, — похвалил Пересвет наше оружие. — А я, браты, сосед ваш, из брянских лесов, с Десны-реки родом. Не боязно? Татарове люты…

— Русь надо спасти! — товарищ резко повел плечом.

— Аки стемнеет, гостьми ждем к костру нашему. — И Пересвет натянул поводья.

Конь у монаха был под стать хозяину: огромный, сильный, порывистый. За голенищем короткого сапога засапожный нож, на сгибе руки черная змея плети.

Возле самой Непрядвы, отражаясь в воде, пылал одинокий костер. Рядом сидели псковичи, негромко переговаривались.

— Беда бысть велика. Пришед немец под Остров, стреляша, огненные копья пускаша, а псковские воеводы смотреша и ничего не делаша…

— Мать начаши меня увещати: не ходи биться супротив поганых, татарове злы аки демоны…

— И воеваша псковичи пять дней и пять нощей, не слезя с конь.

— Бысть у нас чудо преславно: явися на небеси три месяца и стояху близ друг друга в ночи…

Река шелестела осокой, гнула камыши, билась о камни. В воде отражались звезды и костры. Река усиливала звуки, и я услышал сотни голосов сразу.

Где-то совсем рядом были новгородцы, я узнал их по строгой речи и оканью. Совсем близко говорили двое: — Меха продаша, взяша три московски. Лиса с надцветом, а не бура…

— Зрело, отче… Торговаша славно…

Я не любил новгородцев. Псков был городом-воином, Новгород — городом-торговцем. Псков считался младшим братом Новгорода, но издревле тянулся к Москве. Новгород богател, не ведая войн и нашествий, а Москва и Псков истекали кровью; Псков заслонил Новгородскую землю с запада, Москва — с востока и юга.

Вдруг я увидел Пересвета. Монах присел рядом с моим товарищем, протянул ему открытую флягу. Отхлебнув несколько глотков зелья, мой товарищ закашлялся, и лицо его посветлело.