Фантастика-буфф
Шрифт:
– Уж куда ясней, – поморщился инспектор. По роду своей службы он любил ясность, но ему не нравилось, когда ею слишком бравировали.
– У меня от полиции нет секретов. Я привыкла жить на виду у полиции.
– Значит, ваш возлюбленный вас покинул?
– Не возлюбленный. Любовник. – Пострадавшая настаивала на точности своих показаний.
– Ну, хорошо, – сдался инспектор. – И что же, он вас разлюбил?
– На этот счет я спокойна.
– Вы так хорошо его знаете?
– Я себя знаю. Меня нельзя разлюбить. Это многократно проверено.
Миссис Фунт, почувствовав неловкость, спросила, не
– Вы как женщина сможете меня понять – там, где инспектор не поймет меня как мужчина. Не обижайтесь, инспектор, но вы не поняли меня как мужчина, когда предположили, что мой любовник меня разлюбил. Он не разлюбил. Он просто куда-то испарился.
Такие случаи бывали. Не в практике инспектора, но они были описаны в литературе. Банда преступников испарила из подвалов банка весь золотой запас, а в другом месте вернула его в твердое состояние. В газообразном виде золото свободно прошло сквозь замочную скважину, и не потребовалось взламывать дверь. Еще были описаны случаи испарения валюты, ценных бумаг, но чтобы испарился живой человек – с этим инспектору не приходилось встречаться.
– А ваш… любовник… он семейный человек?
– Если бы вы, инспектор, были женщиной, я бы вам объяснила, что такое семейный человек для несемейной женщины. Несемейные мужчины тянутся к семье, а семейные – из семьи. Поэтому я могу полюбить только семейного мужчину.
– Я тоже люблю семейного мужчину, – сочла нужным вставить миссис Фунт. – Но не из чужой же семьи.
– Глядя на вас, я так и подумала, – ответила мисс Стерлинг, не скрывая подтекста.
– И вы легко находите этих… любовников? – брезгливо осведомилась миссис Фунт. – Надеюсь, не всегда с помощью полиции?
Мисс Стерлинг не приняла иронии.
– Если бы он был жив, он бы пришел ко мне, приполз на последнем дыхании. Если б перед ним встали Гималаи, тропические леса, непроходимые болота, Северный Ледовитый океан… Он бы приполз ко мне по льдам, как Фритьоф Нансен, как Амундсен.
– Вот как! Вы знаете и их?
– Я себя знаю.
Глава вторая НОВЫЕ СОБЫТИЯ В РОМАНЕ ДАНИЕЛЯ ДЕФО
Корректор Крект читал роман Дефо «Робинзон Крузо», выходящий в издательстве Рокгауза пятьдесят седьмым изданием. Он третий раз перечитывал заключительные страницы рукописи, но что-то в них его не удовлетворяло. Что бы такое могло его не удовлетворять? Запятые были на месте, слова переносились правильно, по слогам, – все соответствовало грамматическим правилам. И все же в тексте чувствовался какой-то подвох.
Корректор Крект дочитал рукопись до конца и задумался.
«Робинзон Крузо» – его любимый роман, потому что в нем почти нет трудных случаев написания. Вероятно, поэтому роман выдержал столько изданий. С ним ни в какое сравнение не шли романы Дауккенса, этого пирата стилистики, каждая фраза которого опутывала, как веревка, а каждое слово было, как нож, приставленный к горлу читателя. Не могло сравниться с романом Дефо и творение его современника и земляка, сочинившего этого дурацкого «Гулливера». Лилипуты, великаны, какие-то люди-лошади. Как будто автор специально собрал все, чего в жизни
В борьбе с фантастикой реальности приходится нелегко. Люди тянутся к чему-то невероятному, им нравится удивляться, а реальность уже не может их удивить. Верней, они просто не тому удивляются. Разве не достойно удивления, как простой человек, моряк из Йорка, попал на необитаемый остров, как он жил и трудился на этом острове… Пятьдесят шесть изданий, которые вел корректор Крект, сроднили его с этим бессмертным произведением, и пятьдесят седьмое было для него, как встреча с близким, дорогим человеком. Откуда же взялось это смутное, тревожное предчувствие?
В сознании корректора Кректа внезапно замаячило слово «автобус». Как будто он только что его прочитал. Но каким образом в романс восемнадцатого века может идти речь об автобусе, появившемся двести лет спустя?
Впервые за сорок лет работы корректор Крект решил отвлечься от грамматики и посмотреть на текст другими глазами. И вот что он в нем увидел, верней, прочитал.
Когда обитаемость в прошлом необитаемого острова превысила все допустимые для обитания нормы, президент Робинзон пригласил к себе государственного советника Робинзона и сказал:
– Мы поставлены перед исторической необходимостью…
Перед исторической необходимостью бывший необитаемый остров находился с тех пор, как перестал быть необитаемым: через него проходила главная историческая магистраль, и к Истории относились, как к маршрутному автобусу: «Сегодня номер пятый идет по маршруту двенадцатого. А завтра он пойдет по маршруту седьмого». История, как старый, видавший виды автобус, давно привыкла ходить не по своему маршруту, и она звонила больше, чем двигалась, как старый, видавший виды трамвай.
– У сапожника Робинзона родился ребенок, – продолжал президент. – Это ставит нас перед исторической необходимостью. Мы не можем допускать, чтобы каждый сапожник… – «изменял маршрут нашего автобуса» – мог бы закончить он, но вместо этого сказал неопределенно: – Мда… Вы меня понимаете?
«Был один Робинзон, а стало три Робинзона, – недоумевал корректор Крект. – Интересно, они родственники или просто однофамильцы?»
Он продолжал читать. Президент Робинзон сожалел о тех временах, когда остров был необитаемым, когда на нем жил только основатель его Робинзон со своим Пятницей. Советник осторожно поправил его: «Со своей Пятницей». Аргументировал он это тем, что Пятница была женой Робинзона.
Президент Робинзон с этим не согласился. Он сказал, что мы (то есть они с советником) должны знать, с кого мы начинались, а начинались мы с Робинзона и его друга Пятницы.
Советник Робинзон сослался на грамматика Робинзона.
«Еще один Робинзон!» – отметил корректор Крект, но не огорчился, а скорее обрадовался, в надежде, что грамматик Робинзон все поставит на свое место.
Грамматик Робинзон, по словам советника Робинзона, исследовал слово «пятница» с точки зрения грамматического рода. Президенту, однако, этот аргумент показался неубедительным, и тогда советник призвал на помощь пятого Робинзона: