Фантастика в век НТР
Шрифт:
Далеко не все его произведения равноценны. Время во многом опередило самые смелые его прогнозы. Но на лучших книгах Беляева воспитывались поколения советских детей. Его творчество — одна из наиболее заметных вех в развитии советской фантастики. Беляев уступал А. Толстому и в литературном мастерстве и, может быть, в оригинальности идей. Но по широте разработки темы, по глубине писательской эрудиции, научной выдумки с ним мало кто мог сравниться. Неповторимая муза Александра Грина оказала слабое влияние на советскую научную фантастику. Зато влияние А. Беляева и А. Толстого было колоссальным.
Большое место в фантастике тех лет занимала и утопия. Повесть А. Богданова "Инженер Мэнни", которая
О каком просветительстве или эволюционизме можно было говорить после штурма Зимнего, иностранной интервенции, жестоких боев гражданской войны?
Участвовавший в разгроме Колчака молодой красный комиссар Вивиан Итин возвращается к своей недописанной повести, начатой еще в 1916 году. Но разве теперь можно писать ее как в 1916 году? Не только мечта, но и живая действительность диктуют теперь писателю, как он должен показать общество будущего. Да и сама мечта обрела вдруг четкие грани реального, близкого, научно предвидимого.
"Страна Гонгури" Итина вышла в свет уже в 1922 году, Главный герой ее революционер Гелий засыпает в тюремной камере накануне казни, а просыпается ученым Риэлем в стране Гонгури, где свободные гордые люди живут в огромных дворцах, окруженные творениями искусства и совершеннейшими достижениями науки. Эти люди отправляются в космические экспедиции и проникают в тайны материи. Итин создал развернутую утопическую эпопею, совершил первую в советской фантастике попытку нарисовать мир будущего. Он писал свою книгу в те дни, когда только-только закончилась гражданская война, когда не хватало ни хлеба, ни топлива. Такова участь фантаста, таковы странные законы его творчества. И Эдгар По и Грин, буквально умирая от голода, писали о прекрасных людях, живущих среди сказочного изобилия.
Но молодой комиссар, с оружием отстоявший свою мечту, не только видел в фитильке коптилки электрическое солнце грядущего мира, он знал, твердо знал, что такое время придет.
Трагический конец повести не воспринимается как трагедия, как личное крушение отдельного человека. Гибель Риэля символизирует тот высокий драматизм, который станет потом характерным для любого серьезного размышления о космических судьбах человечества, о пути его к совершенству, исполненном страданий и героической борьбы пути (вспомним хотя бы главу "Тибетский опыт" из "Туманности Андромеды").
"Путешествие во сне" — характерный прием фантастики. Еще Апулей использовал его в "Золотом осле", столь пленившем юного Пушкина. Четвертый сон Веры Павловны, межзвездные скитания героя лондоновской "Смирительной рубашки", изощренный дуализм сна и действительности в "Мастере и Маргарите", наконец, простейший вариант сна у Беллами ("Взгляд назад") — все это различные варианты одного приема.
Но прием, использованный Итиным, не совсем традиционен. Вспомним, что его герой заснул в камере смертников. Знаменитый русский революционер Николай Морозов, много лет просидевший в Шлиссельбургской крепости, писал, что заключенные подолгу обсуждали между собой различные варианты как бы «нематериального» побега из тюрьмы. Когда, кажется, человеку отрезаны все пути к свободе, он готов хоть мыслью своей проникнуть сквозь тюремные стены.
Вот почему сон Гелия нельзя рассматривать только как простейшее средство, выбранное автором для перенесения героя в иной мир. Этот сюжетный ход становится еще и изобразительным средством, он несет самостоятельную эмоциональную окраску.
Простейший прием преодоления временной бездны во сне избирает в своей утопии "Через 1000 лет" В. Никольский. Здесь даже название указывает на роман Беллами. Но время, естественно, накладывает свой неповторимый отпечаток. Герои Никольского не просто засыпают, они погружаются в анабиоз посредством особого газа, аналогично, скажем, тому, как засыпает герой современного нашего фантаста В. Савченко ("Пробуждение профессора Пинкберна"). Это не случайный штрих. Он довольно многозначителен. Для советской утопии тех лет уже недостаточно традиционно фантастического повода к пространственно-временному переходу, ей нужен научно-фантастический повод, внешне убедительный, «работающий» на создание реального впечатления.
Такова была реакция писателя на бурное развитие советской науки. Страна перестала быть полем сражения, она превращалась в исполинскую строительную площадку. Каналы, железные дороги, шахты, металлургические гиганты, электростанции — все это возводилось с неслыханной доселе широтой и размахом. Такому грандиозному строительству должна была отвечать и соответствующая научно-техническая база.
Создавалась та особая научная атмосфера, без которой теперь немыслим современный мир. Ее чутко улавливали советские фантасты тех лет. Недаром в утопии Я. Окунева "Грядущий мир" предвосхищены города-гиганты, управляемые, говоря современным языком, на основе научной статистики, телевизионная сеть, биоэлектрическое дистантное управление, гипнопедия.
Это лишний раз говорит о темпах современного развития. За какие-нибудь сорок лет чистейшая, казалось, фантастика стала будничным делом.
Некоторые волновавшие Никольского проблемы давно решены, другие стали объектом деятельности ученых, третьи все еще остаются прерогативой фантастики. Над синтетической пищей и восстановлением тканей и органов работают в химических и медицинских институтах; продление жизни и освоение Марса, очевидно, дело ближайшего будущего.
Кстати, еще один пример того, как удивительно сбываются порой случайные догадки — атомные взрывы в романе Никольского потрясли землю в 1945 году.
Советская фантастика всегда была проникнута духом интернационализма, яростной верой в человеческое равенство, жаждой справедливости. И лучшие эти черты ее вошли в самую плоть фантастики наших дней.
После знаменитой "Туманности Андромеды" И. Ефремова в советской фантастике было сделано много интересных попыток показать картины коммунистического будущего. Человечество, шагнувшее в бескрайний космос, его проблемы, успехи и трудности, ежедневный быт и психология — все это стало объектом пристального интереса таких разных художников, как Г. Мартынов ("Гость из бездны", «Гианэя», "Каллисто" и "Каллистяне"), Георгий Гуревич (проблемный роман "Мы из Солнечной системы", сборник "Месторождение времени"), А. С. Абрамов ("Хождение за три мира", "Тень императора", "Селеста-9000"), Сергей Жемайтис (роман о покорении Мирового океана "Вечный ветер" и повесть об освоении Марса "Багряная планета").
Вообще современная советская фантастика исключительно разнообразна. Она хорошо усвоила творческий опыт предшественников и, подобно многоступенчатой ракете, устремилась на новые рубежи.
В ее активе числятся такие книги, как "Победители недр", "Изгнание владыки" и "Тайна двух океанов" Г. Адамова, "Генератор чудес" Ю. Долгушина, памфлеты Л. Лагина "Остров разочарований", "Патент АБ", "Атавия Проксима", В. Брагина "В мире дремучих трав" и много других прекрасных книг. Все они, кстати, обрели свою вторую жизнь уже в качестве «детских».