Фантастика. Журнал "Парус" [компиляция]
Шрифт:
— Эй, брось свои штучки! — крикнул комендант. — Вставай, а не то…
Хромой уже стоял лицом к конвоирам, сжимая рукоятки финверсера.
— Не шевелиться! — приказал он. — Такую штуку вы вряд ли видели раньше. Вот как она действует…
Когда ослепившая всех короткая вспышка погасла, на стене Компаунда осталась борозда глубиной в четверть метра. Расплавленный металл вокруг нее медленно остывал, из нестерпимо белого превращаясь в багрово-красный.
— Он не шутит, — пробормотал комендант. — Отходите, ребята. Считай, что первый раунд за тобой, — это относилось уже к Хромому. — Но игра только начинается. Ракетобот быстро разыщет тебя по «пиликалке».
— У меня есть способ оттянуть начало погони —
До тех пор, пока шлюзовой люк не закрылся за последним из охранников, Хромой не опускал излучатель финверсера.
Вода в поилке кончилась на исходе третьих суток. А еще раньше, заснув на ходу, он провалился в трещину и повредил одну из механических ног. Первоначальное направление на юг было давно утеряно, и Хромой брел наугад сквозь кромешный мрак, через бесконечные россыпи сухо трещавшего под ногами щебня, не встречая на пути ничего, что изначально не принадлежало бы этому миру. Дважды его вводили в заблуждение высокие конусообразные обломки скал, чем-то похожие издали на силуэты космических кораблей серии «Фея-Торнадо», и дважды отчаянная надежда сменялась мучительным разочарованием. До начала венерианского рассвета оставалось двое суток — двое суток медленного умирания от жажды.
Видение изгрызенного шланга в раздавленном скафандре преследовало его, как кошмар, и, чтобы избавиться от него, Хромой начал вспоминать свою жизнь. Ничего хорошего почему-то на память не приходило, и постепенно он понял, что ожидающий его вскоре нелепый и бессмысленный конец является закономерным завершением всей его, как теперь оказалось, нелепой и бессмысленной жизни. Прошлое представлялось цепью сплошных неудач и заблуждений. Сколько помнил себя, его постоянно засовывали то в один, то в другой ящик — вначале закрытое училище, куда даже родителей пускали два раза в год, потом космос — долгие-долгие годы в космосе, редкие возвращения на Землю, месяцы адаптации, когда не можешь шевельнуть ни рукой, ни ногой, затем отдых в горах или на побережье. Диета, ванны, врачи, охрана, приходящие по графику женщины — и снова космос: озера жидкого азота на Титане, сверхмощные электрические разряды в кольцах Сатурна, стреляющие расплавленной серой вулканы Ио. Семьи он, как и большинство себе подобных, не завел, открытий и подвигов не совершил, неизвестно чем и когда провинился (а скорее всего, что и ничем, на него просто махнули рукой, как на отработавшую свое клячу) — и вновь череда железных ящиков: рейс на Венеру пассажиром четвертого класса, заточение в Компаунде, куда его привели тоска, одиночество и полное незнание жизни, и вот, наконец, этот скафандр, судя по всему, его последняя прижизненная оболочка.
Холмы сменялись долинами, из глубоких трещин выплескивалась магма, колоссальные молнии поражали вулканические вершины, и тогда огонь неба соединялся с огнем недр, заставляя почву трястись, словно это была не каменная твердь, а туго натянутый батут. Хромой медленно ковылял на трех ногах через это пекло, и его воспаленные глазные яблоки ворочались, повторяя равномерные движения прожектора, бросавшего луч света по дуге — то влево, то вправо. Временами Хромой засыпал на ходу, но сразу же просыпался, ударившись носом или губами о приборную панель.
В самом начале пятых суток он едва не напоролся на «лужайку». Стараясь привести себя в чувство, Хромой несколько раз стукнулся лбом о стекло иллюминатора. Затем пошел вправо, пытаясь обогнуть преграду, но повторяющая каждую складку местности, похожая на толстый мох, масса, казалось, не имела конца. Хромой поднял камень и швырнул его в сторону «лужайки».
Камень еще не закончил своего полета, когда навстречу ему стремительно и бесшумно рванулся лес трехметровых игл, способных превратить в дуршлаг даже одетое в двухдюймовую силиконовую броню днище ракетобота. Всего
Хромой уже повернулся, чтобы идти назад, когда в луче прожектора, на склоне соседнего холма обозначилась длинная и сплющенная, медленно вибрирующая по краям тень.
На память вдруг пришло далекое детское воспоминание: рассказ о человеке, однажды оказавшемся между львом и крокодилом. Близкая опасность вернула Хромому ясность мышления. Он вспомнил о нескольких фугасных гранатах, обнаруженных в багажном боксе скафандра еще в самом начале пути. Они были снабжены взрывателями замедленного действия и могли успокоить «лужайку» среднего размера минимум на час-полтора. Вопрос состоял в том, будут ли они достаточно эффективны против такого гиганта.
Хромой достал гранату и бросил прямо перед собой. Иглы ловко поймали ее, как собака ловит подачку, и вновь сомкнулись в плотный серый ковер, в глубине которого спустя несколько секунд глухо чавкнуло. «Матрас» был уже рядом, и Хромой не раздумывая ступил на край «лужайки». Везде, куда только доставал луч прожектора, дружно взметнулась густая щетина сверкающих, как вороненая сталь, иголок, но на том месте, где стоял Хромой, и метров на пять вокруг они либо не поднялись вовсе, либо бессильно мотались туда-сюда, как плети. Хромой торопливо заковылял по жесткой пружинящей поверхности, бросил еще одну гранату, дождался взрыва, двинулся дальше — и тут же упал, потеряв опору под всеми ногами сразу. Облако густой пыли, в которой сразу потерялся свет прожектора, накрыло его. «Матрас» врезался в «лужайку» и теперь, пронзенный тысячами игл, давил и терзал ее всей своей колоссальной массой.
Полуоглушенный Хромой приподнялся, опять упал и, ничего не видя, пополз вперед.
…В оранжевом тумане кружились какие-то яркие точки. Их движения напоминали суету инфузорий в окуляре микроскопа. Кто-то шел к нему навстречу сквозь это пульсирующее оранжевое свечение, все увеличиваясь и увеличиваясь в размерах. Вначале Хромому показалось, что это человек в скафандре. И хотя шел он ногами вверх, ничего странного в этом не было. Лишь подойдя к Хромому почти вплотную, он оказался тем, кем был на самом деле, — огромным призрачным пауком, бестелесным фантомом, тенью, даже не заслонявшей свет.
Хромой уже и сам шел куда-то. Туман вокруг него все густел и вскоре перестал быть туманом. Хромой попробовал пить эту оранжевую жижу, но она была горячей, обжигала рот и не утоляла жажды. Беспорядочно мелькавшие искры постепенно превращались в блестящие шары. Они то приближались, то удалялись, двигаясь в каком-то странном влекущем ритме. На месте некоторых шаров стали открываться глубокие запутанные тоннели. Хромой шел по этим тоннелям, и постепенно страх, тоска и отчаяние покидали его.
…Всего в двух шагах стоял невысокий человек совершенно заурядной внешности, одетый в черный старомодный костюм. Чем-то он напоминал Хромому его дядю, каким он видел его в последний раз лет тридцать назад.
— Ты венерианин? — спросил Хромой.
— Нет, — ответил тот. — Но и не совсем человек. И я не совсем здесь. Перед тобой только часть моей сущности. Но, возможно, когда-то давным-давно я был человеком.
— Значит, между нами все же есть что-то общее?
— Увы, почти ничего… Не считая разве одной вещи. Той самой, которую вы называете разумом.
— Разум! Он приносит одни страдания. Неужели все разумные существа так же жестоки и безрассудны, как мы?
— Жестокость, агрессивность, эгоизм — свойства младенческого, неразвитого ума. Это атавизмы, и они должны отмереть.