Фантазёр - покоритель горных вершин
Шрифт:
Прошлым летом… Да-да, именно в минувшие каникулы я заглянул во фруктовый сад к Амберкию — проверить, всё ли у него там в порядке: у него там есть очень интересные вещи. И вдруг выскочила эта самая Мура, да так неожиданно, что полштанины остались у неё в зубах, и я даже был доволен: ладно хоть, заодно и ногу не оттяпала.
Раз уж столько времени ей от меня не досталось, так и бог с ней. Не буду её трогать, пока мой щенок не подрастёт. Уж оп-то проучит негодную псину.
Я вмиг представил себе смертельную схватку своего
Видно, физиономия у меня вытянулась, потому что учительница опять сразу обратила на меня внимание.
— Опустите руки, дети! — сказала она, обращаясь к классу, и указала на меня — Видите, как обиделся на нас Кахабер. Видно, очень хочет ответить урок. Итак, мы слушаем, Каха.
— Я очень плохо себя чувствую, Маргарита Павловна, — пробурчал я жалобно и обессиленно опустил голову.
— Как? Неужели у Кахабера Девдариани нет сил говорить?
— Может, если бы это был урок грузинского, я бы ещё кое-как и поговорил, а по-немецки в таком состоянии мне очень трудно… — Голос у меня задрожал, а сердце при этом так забилось, что я уже и в самом деле подумал — не заболел ли, часом?..
И сразу представил себе, что помер… Даже плач и причитания бабушки мне послышались. Как же мне стало жаль и её и себя! Даже не могу передать словами. А мама?..
Интересно, станет ли отчим плакать надо мной?..
— Может, тебе лучше пойти домой? Или в поликлинику показаться врачу? — спросила учительница.
Но я отказался.
По мне, мол, лучше умереть, чем пропустить урок.
Эти слова, видно, окончательно убедили учительницу, что я не на шутку болен. Она оставила меня в покое, и я, сохраняя кислое выражение лица, продолжал думать о своём.
Не представляю, чтобы во всей нашей округе кто-нибудь лучше меня знал бы клички, масть и повадки собак. Я даже знаю, какие у них клыки — короткие или длинные.
Думал я, думал, но чем больше думал, тем больше убеждался, что во всех наших сёлах не было ни одной собаки с кличкой, по-настоящему звучной. Вспомнил и про городских собак — как их там кличут. Но я всего дважды был в городе и собак там почти не видел. Вспомнил про одну, которая на моих глазах забралась в мусорный ящик, и дворник тотчас же длинной метлой выгнал её оттуда. Разумеется, при этом он её никак не величал.
— Заури! — пнул я коленкой своего соседа по парте.
— Ты чего пинаешься? А ещё говоришь — болен! — обиженно повернулся он ко мне.
Некоторых ребят я никак не могу понять — совсем как девчонки.
— Но не умираю же я… Так, не совсем здоров… Скажи, твоя тётка ведь в городе живёт, да?
— Да.
— Ну-ка припомни, как зовут её собаку.
— У неё нет никакой собаки.
— Как это? Дом без собаки?!
— У них же нет там садов, которые надо охранять.
— Хм!.. Что
— Это у кого кто-нибудь дома сидит. А моя тётка работает. На фабрике.
— Ладно-ладно! Скажи, не знаешь ли ты какой- нибудь хорошей собачьей клички?
— Знаю, конечно. Вот, скажем, Гошиа.
— Гошиа? Это для маленькой собачонки. А мне надо для матёрого пса.
— Муриа! Вот тебе и для пса.
— Дурак! Такую кличку я и без тебя знаю.
— А какую можно назвать, чтобы ты её не знал?
И правда, ведь я считаюсь лучшим специалистом
по вопросам собаководства и всего, что с ним связано. Однако же…
На этот раз я обернулся к задней парте:
— Резо, подскажи какую-нибудь собачью кличку.
— Собачью?.. — Резо теряется. Посреди урока немецкого языка ему не вспоминается ни одна собачья кличка.
— Ну да, имя для собаки! — прихожу я ему па помощь, пока он совсем не огерманился.
— Бролия, Толия…
— Это всё для белых собак, а мне нужно для пятнистой.
— Курша не подойдёт?
— Так называют лопоухих псов.
— У моего дяди собака вовсе с обрезанными ушами, а её Куршей зовут.
— Вот балда! Родилась-то она же не безухой? Её так назвали, прежде чем уши обрезали.
Только я собрался обратиться к сидящему рядом с Резо Тамазу, как учительница прервала меня:
— Что беспокоит Кахабера Девдариани?
Ах досада, я совсем позабыл про болезнь! Делать нечего, снова состроил кислую гримасу и схватился за бок.
— Вот здесь, Маргарита Павловна, здесь… — И я осторожно приложил ладонь к рёбрам. — Острые приступы, Маргарита Павловна, прямо-таки роздыху не дают…
— Полно, полно! — рассердилась учительница.—
По твоему лицу видно, какие у тебя приступы. Сиди и хотя бы не мешай другим!
— Болен я, Маргарита Павловна, совсем помираю… — Я со стоном опустился на парту.
И тут же у меня в голове всё перевернулось, я увидел себя мёртвым. И увидел, как учительница немецкого причитает надо мной по-немецки. Я, конечно, ни слова из её причитаний не понимаю, но чувствую, что она плачет-убивается, никак не простит себе, что не поверила в мою болезнь, пока я не умер. А бабушка моя, услышав это, как набросится на неё — по-грузински:
«Ребёнок из последних сил терпел, а ты ему не верила, безбожница, бесстыжие твои глаза!»
«Да не знала я, не знала!» — пыталась оправдаться «немка».
«Ах, чтоб тебя с твоей Германией! — разошлась вконец бабушка. — Как мне теперь жить без моего любимого внука?»
И в это время, ко всеобщей радости, зазвенел звонок — спасибо нашему дорогому сторожу! И так уж устроена моя чудная голова, что сразу и смерть и причитания — всё из неё разом вылетело.
СУМБУРНЫЙ ДЕНЬ