Фантомные были
Шрифт:
А случилось вот что: фотографии карнавала, сделанные Женей, отправили в Министерство, а там из них слепили стенгазету типа «Здравствуй, лето, здравствуй, солнце!» и вывесили возле профкома, чтобы родители смотрели и радовались, как их детишки весело отдыхают. И все бы ничего, но тут, будто на грех, в Москве хиппи провели, или только собирались провести, шествие с политическими лозунгами. Демонстрацию, конечно, прихлопнули в зародыше. Следом, буквально на другой день, от передозировки героина икнул хиппующий внук очень большого начальника, чуть ли не члена Политбюро. Вот тогда и завертелось: постановили разом «покончить
– Ну, ты все понял теперь, Одинокий Бизон? – спросила Зэка, мягко потрепав Андрея по волосам.
– Понял, – пробурчал Кокотов, обидевшись на болтливую Шоркину.
– Извини, что я тогда тебе про человека в метро не поверила! Кстати, если хочешь, можешь на вторую смену остаться поработать. У тебя какие планы?
– Никаких.
– Оставайся! Я тебе даже немного зарплату прибавлю, как ветерану педагогического труда. – Она улыбнулась.
– А Тая останется? – спросил Кокотов.
– Нет, Носик не останется. Выбрось ее из головы! Андрей, ты хороший, честный мальчик. Эта девица не для тебя. Поверь! Она уже уехала.
– Как – уехала?
– Я ее уволила. По собственному желанию. Вчерашним днем. Ну, остаешься?
– Даже не знаю… – сник Андрей.
– Вот и хорошо! Но волосы постриги! – Она снова потрепала вожатого по голове, на этот раз повелительно. – Кстати, на вторую смену приедет твоя однокурсница. Обиход. Елена. Знаешь?
– Знаю вроде…
– Ну и как она?
– Нормальная.
– Уже хорошо. – вздохнула Зэка.
…В институте Лену Обиход Кокотов почти не замечал, на курсе девушек было бессмысленно много. А здесь, в пионерском лагере, вдруг ее заметил: свежую, загорелую, с круглыми, в ямочках, коленками. Он и вообразить не мог, что путь к девичьему телу может быть таким коротким. Когда они вдвоем склонились над расстеленным на полу ватманом, рисуя отрядную стенгазету, искушенный Андрей взял и поцеловал Лену в то место, где шея, восхитительно изгибаясь, становится плечом. Конечно, Кокотов никогда бы этого не сделал, если б не Тая… А Лена схватилась за поцелованное место, словно ее ужалила оса, покраснела и прошептала: «Больше никогда… Никогда!» (О, эти два самых обманных женских слова – «Никогда!» и «Навсегда!».) После прощального вожатского костра, вокруг которого плясали, пели, но больше пили, они пошли гулять по июльскому рассветному лесу. И догулялись.
– Ты меня любишь? – спросила Лена, глядя на него из травы широко раскрытыми от удивления и страха глазами.
– Да! – честно соврал Кокотов и неумело овладел Невинномысском.
Через четыре месяца, когда обозначившийся Ленин живот, вызвав оторопь у родителей, стал слишком занимать однокурсников, они поженились…
Скифский взгляд
Дамский сказ
1. Расточение тьмы
Из дремы воспоминаний Кокотова вывел стук в дверь, и, открыв глаза, он
– Заходите, Дмитрий Антонович! – крикнул писатель, догадавшись, что это все-таки вечер и Жарынин пришел звать на ужин.
Андрей Львович сел на кровати, поставил ноги на коврик и взлохматил волосы, стараясь проснуться окончательно. Организм изнывал в обидчивой истоме насильственного пробуждения. Голова была мутной и тяжелой от забытых сновидений. Он потер виски и попытался продуматься. Снова раздался осторожный стук.
– Да заходите же, наконец!
Послышался скрип двери, а затем шорох легкого движения. Из коридора в комнату пролегла полоска света. Кокотов понял, что это не режиссер: тот не входил – а вторгался. Кроме того, впереди него всегда шла волна пряного табачного запаха, а сейчас вместе с неведомым гостем в помещение проник чуткий аромат надушенного женского тела.
– Вы спите? – спросил из прихожей голос Натальи Павловны.
– Нет! – счастливо ужаснулся Андрей Львович и змеиным движением оказался под одеялом, подтянув его к самому подбородку.
– Я, наверное, не вовремя? – забеспокоилась она. – Извините…
– Нет-нет, я уже проснулся! Но я еще пока лежу…
– Это ничего. Можно зажечь свет?
– Можно. Выключатель справа от двери.
– Я знаю. У меня такой же номер.
Вспыхнула люстра. Комната озарилась ядовито-желтым, как лимонная «фанта», светом. За окном же, наоборот, стало совсем темно. Кокотов зажмурился от внезапной яркости и ощутил во рту обидную несвежесть. Когда он открыл глаза, на пороге стояла Лапузина. Ее красивое лицо было печально. В своем белом плащике Наталья Павловна напомнила ему молодую докторшу, приходившую к ним домой, если он, мальчишкой, заболевал. Это сходство стало еще больше, когда гостья присела на стул рядом с кроватью и, окутав Андрея Львовича своим парфюмерным облаком, положила ему на лоб прохладную ладонь.
– Вы здоровы?
– Да. Просто устал…
– Я тоже устала. У меня сегодня был неудачный день. Знаете, в такие минуты хочется поплакаться кому-то, кого знаешь давно. Очень давно. Вот я и пришла к вам…
– Ко мне?
– К вам… Вы меня, конечно, так и не вспомнили?
– Н-нет, извините…
– Не извиняйтесь! Я же была тогда ребенком… подростком…
– Мы жили по соседству? – предположил Кокотов.
Мы жили по соседству,Встречались просто так.Любовь проснулась в сердце,Сама не знаю как… —тихонько напела Наталья Павловна. – Нет. Не угадали. Холодно! – Она даже поежилась.
– Можно закрыть форточку, – предложил недогадливый писатель.
– Ну, Андрей Львович, просыпайтесь же! Вы забыли игру в «холодно-горячо»?
– А-а! Да-да… Подростком? Подростком… Ага-а! – обрадовался он, вспомнив свой недолгий педагогический опыт. – Я был у вас учителем… в школе. Да?
– Теплее. Но не в школе. Ну, вспоминайте же!
– Вы обещали подсказать! Одно слово…
– Пожалуйста: «Березка».