Фараон Эхнатон (без иллюстраций)
Шрифт:
Она так разволновалась, что опрокинула кувшин. Красный, кровеподобный сок разлился на полу. Эдакой зловещей струей…
– Если все это говорится для того, чтобы переубедить меня, – сказал фараон, – то это – напрасный труд. Нет более убежденного мирного человека во всем Кеми, чем я. Даже сам первый жрец Эйе не может в этом отношении сравниться со мной. Меч мой, как утверждают мои враги, ржавеет в кладовой, а боевая колесница скрипит несмазанной осью. И очень обидно, Нафтита, выслушивать слова, которые прямого отношения ко мне не имеют, но направлены в самую середину
Она отдышалась. Словно пробежала длинную дорогу. Но останавливаться ей уже было нельзя. Это – не в ее характере. И разве можно останавливаться в политике на полпути? Или руби до конца, или вовсе не берись за дело!
Да, у нее серьезные претензии к нему. Очень серьезные! В конце концов, он может охладеть к ней. (Его величество не опроверг этого предположения.) Она может не видеть его, хотя это и ужасно. Но Нафтита согласна на все во имя великого Атона, во имя благодействия Кеми…
Она продолжала развивать эту мысль:
– Послушай, Ахнаяти, что скажу: ведь мы с тобой поклялись когда-то смело идти дорогой Атона. И мы шли. Мы восстановили против себя знать, мы подружились с немху. Мы ниспровергли Амона и возвеличили Атона – нашего бога, нашего отца. Мы унизили древнюю столицу Кеми и возвысили новую столицу, родив ее. Мы заявили твоими устами, что противимся гнусным войнам с соседними народами. Больше того, мы объявили себя равными всем другим народам. И вдруг…
– Что вдруг? – перебил он ее раздраженно.
– Вдруг на пятнадцатом году своей борьбы ты сворачиваешь с прямой дороги…
– Куда? – бросил он.
– Вот этого я еще не знаю.
– Зачем же тогда говорить? – Он надул губы, уткнулся взглядом в пол.
– Чтобы удержать тебя…
– От чего?
– От роковой ошибки.
Его величество усмехнулся. Она сказала:
– Я хочу, чтобы ты по-прежнему ловил чутким ухом каждое слово нашего царя и бога Атона.
– В этом я прилежен, как ученик в школе.
– Слушай его, надо претворять в дело каждое его слово.
– Я пытаюсь делать это, Нафтита.
– В этом я с некоторых пор сомневаюсь.
Он покраснел от негодования. Нет, это уж слишком. Он этого не потерпит! Нельзя же обвинять голословно!..
Тогда ее величество сказала с величайшим хладнокровием, на которое способна только первая женщина Кеми:
– Ахнаяти, твое величество Наф-Хуру-Ра! Не сердись, если ты прав. Я же скажу тебе: со стороны все виднее. А я вижу – поскольку оказалась в стороне, – что ты идешь не туда. Мне известно, что Хоремхеб получает все большую власть, что ты его выслушиваешь внимательнее, чем когда-либо. А известно ли тебе, что Хоремхеб ведет тайные переговоры с твоими врагами в Уасете и Мен-Нофере. И в Дельте. Если ты проявишь некоторое любопытство, то спроси его, о чем он шептался недавно с одним вавилонянином?
Эхнатон вздрогнул.
– С кем? – сказал он. – С вавилонянином?
– Да.
– Когда?
– Дней десять назад.
Его величество задумался. И сказал как бы про себя, но вслух:
– Десять дней назад… Вавилонянин… Шептался с Хоремхебом… Десять дней… Десять дней…
Фараон, видимо, что-то
– Такой курчавоголовый купец, – подсказала царица, – смуглый такой, лупоглазый. Зачем он прибыл в Ахяти? Что ему тут надо? Знающие люди сообщили, что он привез воздуха на полталанта [20] . Воздуха в своих бурдюках для воды.
20
Талант – в данном случае денежная весовая единица золота, равная приблизительно 30 кг, дебен – 91 грамм.
– Ну да, ну да, – размышлял фараон. – Вавилонянин и хетты… Мне что-то говорил Хоремхеб.
– Что же он говорит?
– Какую-то чушь, Нафтита. Какую-то чушь. Небылицу, Нафтита!
– А что Хоремхебу надо в торговых кварталах?
– Наверное, покупает, Нафтита.
– Что же?
– Товар.
– Какой?
Его величество улыбнулся.
– Ты же говоришь, что купец доставил воздух в бурдюках. Представляешь себе? Вавилонский воздух!
– Да, это большая ценность в Кеми.
Фараон встал. Прошелся по комнате. Руки закинул за спину. И все убыстрял шаги. За ним трудно было уследить: туда-сюда, туда-сюда! У царицы закружилась голова. Его величество, того и гляди, побежит. Как на учениях рядовой воин. Что с ним?
Потом он вдруг останавливается. Молча глядит на царицу. И шевелит губами. А глаза – невидящие совсем.
– Я всю подноготную узнаю. Мне расскажут все об этом вавилонянине. И тогда горе тому, кто скрыл! Кто от глаз моих утаил нечто! И кто от моих ушей схоронил чужие слова! Пусть тогда пеняет на себя! Только на себя!
Фараон потряс маленькими кулаками.
– Ты хорошо сказал, – проговорила царица. И обеими руками сжала виски, в них стучало, словно в каменоломне, как на постройке каменных домов.
Фараон снова забегал по комнате. То медленней, то быстрее. Часто останавливаясь перед царицей.
– А теперь, Нафтита, слушай. Я скажу тебе нечто. И это должно остаться между нами.
Она кивнула. Очень уж стучало в висках – вот-вот лопнет голова…
– Нафтита, есть вещи, которые сильнее фараона. Жизнь сильнее, Нафтита! Это говорю я тебе. И никому больше. Ты ведь знаешь. Я вздыхаю в Ахяти, а вздох тот слышен в Та-Нетер или в Ретену. Он слышен на много тысяч сехенов вокруг… Я сказал слово, а оно уже в ушах хаке-хесепов, где бы они ни находились. И руки и ноги их работают, чтобы исполнить мое желание. Так ли это?
– Так, – сказала царица. А в висках все сильнее боль. Как на беду, все сильнее. И желтые круги перед глазами…
– И я говорю тебе, Нафтита: фараон, низвергнувший Амона, бессилен перед жизнью и перед людьми, которые вокруг.
– Неправда! – воскликнула царица. – Неправда! Неправда!
– Я говорю, Нафтита: в сердце моем усталость. Будто прошел я всю Западную пустыню. И в душе моей огонь, который гаснет медленно, но верно. Я говорю тебе, Нафтита: мы уже не молодые, и нам надо понимать людей…