Фараон Мернефта
Шрифт:
Конечно, она заслужила свое несчастье, и я с радостью представлял себе минуту, когда по выздоровлении Смарагды я все ей расскажу и увижу на ее надменном лице краску негодования, а на губах, так часто славших мне насмешливую и жестокую улыбку, судорожное движение оскорбленной гордости. И при всем том я завидовал равнодушию Радамеса, который спокойно, без сожалений, вычеркнул из своей памяти эту женщину с ее чарующей красотой. Л я, безумец, был прикован к ней своею роковою страстью, которую никакое оскорбление, никакое презрение со стороны Смарагды не могли уничтожить.
Со
Я взял большую алебастровую вазу с водой, протянув над ней руки, и воззвал к невидимым деятелям. Тот же светящийся голубоватый ток брызнул из моих пальцев и наполнил вазу бледным мерцающим пламенем.
Налив этой воды в чашу, я поднес ее к губам Смарагды. Она жадно выпила ее, не открывая глаз, и снова уснула. Тогда я позвал негритянку, приказал ей сторожить госпожу и отправился на плоскую кровлю. Чрезвычайно утомленный, я растянулся там на циновках, покрытых ковром, и уснул как убитый.
На следующее утро прибежал Омифер. Я позволил ему взглянуть на больную, которая еще спала.
При виде этого спокойного сна и легкого румянца, покрывавшего щеки больной, он с немой благодарностью воздел руки к небу. Я объяснил ему, что больная чрезвычайно слаба и нуждается в продолжительном и полном спокойствии, а потому некоторое время ему нельзя будет с нею видеться. Омифер не возражал, его доверие ко мне было безгранично, он только попросил передать от него Смарагде роскошный букет роз и ушел.
Я поставил цветы в воду и подал проснувшейся больной прохладительное питье. Когда она увидела меня, склонившегося над нею, лицо ее выразило сильное неудовольствие.
— Я ничего не хочу принимать из твоих рук, — произнесла она слабым голосом.
— Ты должна выпить это, Смарагда, иначе не получишь букета, который принес тебе Омифер.
Услышав о букете, она протянула руку.
— Нет, я не дам тебе его, пока не выпьешь.
Смарагда проглотила напиток до капли, и тогда я подал ей цветы, которые она прижала к своим губам.
— Благодарю, Смарагда. Эти розы из моего сада, но от этого они не сделаются хуже, и тебе нечего пренебрегать ими. Во всяком случае не кто иной, как сам твой милый Омифер, привез тебя сюда для исцеления.
Смарагда оставила при себе мои цветы и скоро опять заснула.
Последовавшие затем дни были для меня счастливым временем, несмотря на страшную эпидемию, которая опустошала всю страну. Немногие из египетских семейств избежали этого бедствия, и отчаяние населения доходило до крайности.
Мать моя много заработала продажей приготовленных мною лекарств. Но сам я прятался от всех, нетерпеливо выжидая той минуты, когда Мезу отдаст приказ выступить из Египта. Я покончил уже все приготовления, чтобы увезти с собою драгоценное живое сокровище, похищенное мною у Омифера.
Организм Смарагды окончательно победил страшную болезнь, и ее можно было бы считать совершенно здоровой, если б не крайняя слабость, которая заставляла ее лежать в постели и которую я умышленно поддерживал,
Радамес, этот образцовый супруг, не только не являлся за женой, но не подавал и признака жизни.
Омифер часто посещал свою возлюбленную, но, имея много дел, не мог сидеть подле нее долго.
Посещения его имели свою хорошую сторону: видя доверие и горячую благодарность ко мне Омифера, Смарагда стала относиться ко мне мягче, а иногда даже и приветливо. Впрочем, женщина всегда остается женщиной, то есть болтливой и любопытной. Смарагда скучала в своем заключении: ей хотелось знать новости, городские и придворные толки, и к своим обязанностям врача я должен был присоединить еще и обязанности рассказчика.
В долгие часы, проводимые у ее изголовья, в одно и то же время я чувствовал себя то на небесах, то в преисподней.
Чтоб не напугать ее, мне приходилось сдерживать свою любовь, придавать своему голосу спокойный тон, а лицу равнодушное выражение. Но вместе с тем я не помнил себя от радости, когда Смарагда, грациозно драпируясь складками своей белой одежды, свертывалась, как котенок, на мягких подушках кушетки и капризно-ласковым тоном говорила:
— Мне скучно, Пинехас. Расскажи мне что-нибудь.
Однако я не хотел только развлекать ее, а желал также образовать ум женщины, на которую смотрел уже как на подругу всей остальной моей жизни.
Таким образом, когда в открытое окно виднелось звездное небо, я говорил ей о далеких небесных светилах и их влиянии на судьбу людей, описывал чудную природу страны, где тайно надеялся поселиться с ней со временем, наконец, объяснял ей законы перевоплощения человеческой души, не так, как объясняли их народу, а как понимали их сами жрецы.
Смарагда слушала все это с напряженным вниманием и с блестящими от любознательности глазами. Но, увы, несмотря на пламенное мое желание хоть сколько-нибудь привязать ее к себе, я не преуспел в этом. И нередко мне приходила мысль, что мы встречаемся не впервые и что какое-то неведомое прошлое стоит между нами неодолимой для меня преградой.
Во время этих продолжительных бесед наедине я все более и более проникался упоительным ядом, забывая Мезу и чуму, которая свирепствовала за оградой моего жилища, возбуждая повсюду отчаянные вопли, стоны и жалобы. Я видел лишь одну Смарагду, к которой мог приходить во всякое время, чтобы делать над ней магнетические пассы, чрезвычайно ей полезные.
В это время случилось также одно более важное событие. Нехо от имени фараона позвал меня к царевичу Сети, также заболевшему чумой. Я вылечил его и получил истинно царскую награду. Ради щедрой платы я с тем же усердием помог некоторым родственникам государя: мне хотелось разбогатеть, чтобы получить возможность окружить Смарагду всей роскошью, к которой она привыкла. Мы ожидали с часа на час приказа выступать, но Мернефта оставался непоколебим.