Фараон
Шрифт:
Прямо над моей головой человеческая рука размахивала ножом, вслепую нанося удары по тому месту, где я стоял всего несколько секунд назад. Я узнал эту руку по описанию, которое Серрена так живо сделала мне в амфитеатре Луксора, когда Аттерик был убит стрелой, а затем чудесным образом воскрес из мертвых. Это была прекрасная рука, гладкая и почти женственно грациозная, которая принадлежала воплощению зла.
Оказавшись в неловком положении, я не мог дотянуться ни до одного из своих орудий. Нож Аттерика пронесся мимо моего лица и вспорол голое бедро одного из собравшихся в толпе. Из раны хлынула
Я поднял руку, когда нож пронесся над моей головой, и схватил запястье Аттерика левой рукой, и как только моя хватка стала надежной, я также использовал свою правую руку, чтобы накрыть ею рукоятку ножа. Я держал его в наручниках, из которых он не мог вырваться. Я выворачивал его запястье на себя, пока не услышал, как лопаются связки, и пронзительный крик агонии.
Я надеялся, что этот крик приведет Серрену к нам; и я дернулся сильнее. Он снова завизжал на еще более приятной громкости. Затем крик внезапно оборвался, и напряжение покинуло его тело и конечности. Он поджал под себя ноги и, все еще в моих объятиях, рухнул на меня сверху. Я перевернул его на спину и увидел рукоять синего меча, торчащую из поясницы, с рубином в рукояти, пылающим небесным огнем. Он был идеально расположен, чтобы проникнуть в его почки и отделить позвоночник.
Серрена опустилась на колени рядом со мной. ‘Это Аттерик?- спросила она.
– Пожалуйста, Артемида, пусть это будет он, тот, кого мы убили!’
‘Есть только один способ быть уверенным, - ответил я ей, потянулся к капюшону прокаженного, который закрывал его голову, и сорвал его. Потом я перевернул его на спину, и мы молча уставились на лицо умирающего.
Черты его лица могли бы быть благородными, как у его брата Рамзеса, но это было не так. Они были хитры и коварны.
Или они могли быть добрыми и заботливыми, как его брат, но они были жестокими и безумными.
Я встал и поставил ногу на спину Аттерика, чтобы удержать его, пока я вытаскивал сверкающий синий клинок из его цепкой плоти. Затем я ослабил хватку на рукояти и протянул ее Серрене. ‘Ты хочешь его прикончить?
– спросил я ее, но она покачала головой и ответила шепотом:
– Я пролила достаточно крови, чтобы продержаться долго. Ты сделаешь это для меня, Тата, дорогой.’
Я наклонился и пригладил густые темные кудри на его затылке. Я поднял его лицо из пыли, чтобы не повредить лезвие, когда воткну его шею в каменистую землю под ним. Положив другую руку на рукоять меча, я легонько коснулся его затылка острием меча, чтобы отмерить свой удар. Он был таким острым, что бледная кожа разделилась тонкой красной линией, давая мне прицельную метку. Затем я высоко поднял клинок и неторопливо опустил его. Он издал мягкий щелкающий звук, раздвигая позвонки. Труп Аттерика плюхнулся в лужу собственной крови, а я высоко поднял его отрубленную голову и заговорил ему в лицо: - Да претерпишь ты тысячу смертей за каждый свой поступок!’
Затем я опустился на колени и завернул голову в капюшон прокаженного, который Аттерик использовал, чтобы спрятаться.
‘А что ты будешь с ним делать?-
– Ты сожжешь его или закопаешь?’
‘Я повешу его на входную башню Сада радости рядом с головой Дуга Ужасного, - сказал я, и она снова улыбнулась.
– Мой господин Таита, ты просто неисправим!’
Серрена настояла на том, чтобы остаться в колонии прокаженных Гадака. Она записала имена всех заключенных и пообещала, что они будут обеспечены едой и другими необходимыми вещами на всю оставшуюся жизнь. Тогда она попыталась облегчить их страдания всеми доступными ей средствами и оплакивала их, когда они умирали. Конечно, она уговорила меня остаться с ней.
К тому времени, как я смог получить ее согласие сопровождать меня обратно в другой мир, который мы покинули, прошло уже десять дней. Те прокаженные, которые еще могли ходить, сопровождали нас на полпути вверх по склону. Они плакали и выкрикивали слова благодарности Серрене, когда, наконец, им пришлось вернуться в свои отвратительные лачуги у моря.
Когда мы, наконец, достигли Луксора одна из первых вещей, которые Серренa сделала, чтобы организовать регулярные поставки продовольствия и медикаментов для отправки в Гадак. И все это несмотря на другие требования к ее времени и доброй воле, такие как подготовка к восхождению ее и Рамзеса на трон царства.
Разумеется, Король Гуротас и Королева Техути уступили просьбам Рамзеса и Серрены остаться в Луксоре на торжества, предшествующие коронации. Генерал Хуэй и его жена Беката решили последовать этому прекрасному примеру. Тогда четырнадцать мелких царей во главе с Бером Арголидом из Беотии в Фивах решили, что у них нет веских причин спешить в свои царства, тем более что теперь они были в тисках зимы.
Луксор был явно переполнен. К счастью, царице Серрене пришла в голову превосходная идея вернуть мне, господину Таите, все имущество и права, которые были конфискованы у меня прежним, но ныне покойным фараоном Аттериком. Это снова сделало меня одним из самых богатых людей в Египте. Я смог предоставить свои дворцы и другие подходящие помещения в городе в распоряжение короля Гуротаса и его жены, а также его приспешников - мелких королей.
Фараон Рамзес также возвел меня в ранг верховного канцлера и главного министра своего кабинета. Его кабинет состоял почти полностью из тридцати двух чиновников, отобранных Аттериком для казни, которые ждали в Саду радости, который прежде был известен как Врата мучений и горя. Когда Рамсес послал за ними по моему предложению, они радостно вошли в город Луксор и безошибочно отправились в назначенные им кабинеты во дворце правительства, чтобы приступить к исполнению своих обязанностей под моим началом.
Ровно через шесть месяцев после их триумфального возвращения в Луксор я, будучи лордом-канцлером, возвел фараона Рамзеса и его жену Серрену Клеопатру на египетский трон для официальной коронации. Почти четыреста приглашенных заполнили большой зал Дворца. Среди них были еще четырнадцать императоров и королей из земель, окружающих великое Срединное море.
Египет был восстановлен в своей прежней славе, и я не мог удержаться от улыбки, когда возложил золотые короны на головы двух моих самых любимых людей во всем мире.