Фарфоровый маньяк
Шрифт:
– Так показательно и не надо! Просто выражай свою любовь нормально, я же не читаю мысли, чтобы самой догадываться, что ты меня любишь!
– Я постараюсь.
Обещаю ей скорее, чтобы закончить эту тему. Возможно, мой ответ оставляет желать лучшего, но Малене тоже успокаивается, и она с силой притягивает меня к себе, оставляя яркий след поверх моих губ. Ощущая прилив возбуждения, я закусываю нижнюю губу, тем самым слизывая ее помаду, и поднимаю левую руку вверх, очерчивая прощальный жест. Девушка самоуверенно улыбается в ответ и скрывается за деревянной дверью.
От приятного возбуждения отвлекает вибрация телефона, и я достаю его из кармана штанов. На заставке высвечивается
– Матс! – раздается одновременно в телефоне и будто где-то совсем рядом.
Я оглядываюсь и действительно вижу его машину недалеко от дома Малене. Видимо, прочитав на моем лице явную эмоцию недопонимаю и даже негодования, он продолжает в телефон:
– Я знал, что твои занятия уже закончились, и как раз проезжал мимо. Давай подброшу до дома.
Мы смотрим друг на друга, уже молча. Наверное, он ждет моей реакции. Я опускаю телефон, сбрасывая звонок, и все-таки подхожу к машине. В конце концов, так я явно окажусь дома быстрее, чем если поеду на общественном транспорте. Заметно, что Ханс расслабляется, когда моя задница опускается на соседнее сидение. Уже не в первый раз я замечаю его непонятное отношение – неужели он меня боится? Или, скорее, моих поступков? Для меня это удивительно, ведь с того момента, как Ханс и Рикке взяли надо мной опекунство, я не стал причиной ни одной из проблем, которые часто возникали благодаря их другим усыновленным детям. Хотя, возможно, я сам уже накручиваю его поведение под свои мысли, а приёмный отец просто недоумевает, когда же я, наконец, перееду.
Это хороший вопрос! Мне уже девятнадцать, и в таком возрасте многие разъезжаются, как минимум, в общежитие, чтобы предки не мешали бурной студенческой жизни. Однако, я – не многие. Самого тошнит от пафоса, исходящего от этой фразы, но шесть лет, как оказалось, вообще недостаточно, чтобы стать полноценным членом общества. Приемные родители первые осмелились озвучить мне эту мысль, но, признаться, и до официального признания, я прекрасно осознавал данный прискорбный факт. Правда, не проходит ни дня, чтобы меня не мучал сопутствующий вопрос – а в моей ситуации хоть когда-то будет достаточно? Смогу ли я жить полноценной жизнью, оставив прошлое там, где ему самое место?
– Как прошел день?
Ханс вечно лезет с примитивными вопросами в попытках завязать разговор. Возможно, мне бы даже нравилось ему отвечать, если бы он ожидал моего ответа. Обычно мужчина просто ставит «плюсик» в своем внутреннем списке обязательных дел, после чего ему глупо наплевать, куда дальше зайдет наш диалог. Однако, в этот раз его вмешательство было как нельзя вовремя, и параноидальные мысли развеялись так же быстро, как заполнили мою голову.
– Нормально. – бубню я в ответ и замолкаю.
Дальше мы едем молча, и, с уверенностью можно сказать, что так комфортнее нам обоим. В целом, дорога не занимает много времени, так что тишина не становится давящей, а атмосфера напряженной, ведь наши отношения трудно назвать дружелюбными, и проводить много времени наедине для нас обоих некомфортно. С Рикке тоже непросто общаться, но там дело в другом – добрая мамочка старается задушить любовью каждого, доказывая, что шесть приемных детей – посильная для нее задача. Впрочем, не могу не признать, что она действительно хорошо справляется. Просто даже в таком простом деле, как принятие чужой любви, я решил выделиться.
Ханс тормозит машину, и я расстёгиваю ремень безопасности и успеваю выпрыгнуть из нее прежде, чем отчим
На кухне, куда я донес Тине, ожидая увидеть здесь Рикке, помимо мачехи находятся еще трое детей: Свай, Арон и Лине. Ну вот, практически вся семья в сборе.
– Матс, привет. – радостно восклицает женщина, увидев меня – Как твои дела?
Ее нежный и вечно веселый голос тем не менее раздражает, когда становится еще одним источником шума. За почти шесть лет проживания в обществе я так и не привык к громким звукам. Странно, ведь, казалось бы, в доме маньяка, убивающего детей, постоянно должен был стоять плач, крики… возможно, так оно и было – я не помню, но почему-то, оказавшись в окружении людей, мне стало невыносимо громко, куда бы я ни пошел.
– Да, нормально – кидаю я, сбрасывая ребенка к остальным.
Я спешу покинуть кухню, пока туда не заявился еще и Ханс.
– Ты не поужинаешь с нами?
Слышу вслед вопрос Рикке. Нет уж, спасибо! Конечно, вслух я редко озвучиваю свои мысли, ведь не хочется обидеть приёмных родителей. Я действительно ценю их заботу, ведь кроме них меня больше не хотела брать ни одна пара в стране. На глаза невольно наворачиваются слезы, когда в голове проскакивают воспоминания, поэтому я быстро отбрасываю их. Однако, заходя в комнату, первым делом сам же выискиваю глазами маленькую фарфоровую игрушку. Как и обычно, кукла стоит на полке над моим письменным столом. Я подхожу ближе и беру ее в руку. Это фарфоровый мальчик с большими синими глазами, бледной кожей и темными волосами. Он – это я, только маленький. Всегда удивляюсь, глядя на него, ведь на его лице нет ни капли страха, а глаза… они будто улыбаются. Но ведь я помню тот ужас. Нет, не помню, а до сих пор ощущаю. Признаться, я ничего не помню из тех событий. Не помню ни жизни в его доме, ни его самого. После моего спасения, врачи решили, что это временная амнезия на фоне истощения и стресса, ведь мне пришлось несколько дней плутать по лесу, пока на меня в полу бессознательном состоянии не наткнулся лесник. Однако, время шло, а реальные воспоминания не спешили возвращаться, заменяемые частично городскими выдумками. Тем не менее, я все еще ощущаю телом ужас и страх, который остался со мной с тех дней. Тогда, почему же я не избавился от этой игрушки? Ответа я и сам не знаю. Я каждый день смотрю на него, на этого счастливого, красивого ребенка, и не узнаю себя в нем. Зачем вообще я взял эту игрушку с собой? Я тоже не помню…
Трясущейся рукой ставлю ее обратно. Это уже ритуал, который я совершаю с особой бережностью. Все в семье знают, что им запрещено прикасаться к этой кукле. Наверное, Ханс и Рикке догадываются, что она из себя представляет, если не знают наверняка, а детям, в целом, глубоко плевать на подробности, но мой запрет соблюдают все беспрекословно. Несмотря на все, что с ней связано, я дорожу этой игрушкой и не могу допустить ее поломку. Сам себя уверяю, что это нормально, ведь она – моя история, и я хочу ее сохранить, чтобы всегда помнить, через что я прошел, но иногда все равно сам сомневаюсь, не спятил ли я, раз так бережно отношусь к его работе.