Фартовые
Шрифт:
Но идти к пахану, не зная заранее о его настроении, опасно. Можно было получить много плюх, вылететь из хазы под хай и угрозы. Тут бы у фартовых пронюхать, да разве скажут? Чтобы поизмываться — еще и обманут.
Узнал Дрозд и голос Цапли. К этому, после стычки на железке, не решился бы обратиться ни с чем. Для себя навек во враги зачислил. А услышал — и опешил шнырь.
Встал из кустов, не дыша. И, едва Цапля собрался свернуть в распадок к парку, нагнал его:
— Цапля, кент,
Фартовый враз узнал Дрозда. Злое вспомнилось. Загорелись кулаки.
— Иди, падла, я тебе перья живо повыдергаю из-под хвоста, — мрачно пообещал Цапля.
Дрозд взмок спиной. Но отступать было некуда. Защебетал тихо, просяще:
— Я ж с понтом к тебе.
— Твой понт мне и теперь свербит, — огрызнулся Цапля.
— К пахану хилял. С делом. Ну и то, о чем ты с Крысой трехал, дошло, — шептал жалобно.
— К пахану не время. Пришибет тебя, — понял Цапля. И добавил невесело — Хиляй к своей. Дай остыть Дяде.
— А как про Оглоблю? Она ж так и не нарисовалась в прокуратуру. Может, копыта откинула?
Цапля подошел к шнырю. Тот к дереву прижался. Вдруг бить начнет, хоть опора будет. Но фартовый присел рядом. Руками голову обхватил.
— Дяде не до Оглобли. Нынче другое грызет. На тебя за бабу ерепенится.
— Так и думал, — выдохнул шнырь и продолжил тихо: — Берендей бы понял. Он старых кентов отпускал из «малин» в откол без разборок. Тот понимал кентов. Не силком держал в «малинах». Дядя — зверь из зверей, — жаловался Дрозд.
— У тебя что, всерьез с ней? — спросил Цапля.
— Без булды. Чтоб век свободы не видать, не могу без нее. Она ж меня своим зовет. Признала единственным. Вот уж месяц, как никого другого не признает. Я ее хозяин. Сама так захотела. Кормит, поит. Это хрен с ней. Обещается до старости, до конца со мной. И вкалывать не пускает. Мол, того, что есть, хватит нам. Побереги себя. Мне таких слов никто не трехал. Все бляди с меня тянули. А эта мне отдает. И любит. Я, что ж, совсем падла, чтоб добра не видать?
— А расписаться зачем ей надо? — не выдержал Цапля.
— Смыться хотим. На материк. В деревню глухую. Где нас ни сном, ни духом не знают. Там дышать станем. Моя когда-то коров умела доить, — щебетал Дрозд.
— Где коровы, где фартовые? От коров навару мало. А ты что станешь делать? — обдумывал свое Цапля.
— Найду себе понт. Не век же шнырем буду, у легавых занозой. Не хочу копыта в зоне откинуть. Пусть мое Дядя отдает из общака и отпустит с миром. Нынче я не фартовый. А зажиливать чужое — всегда западло было.
— То при Берендее, — согласился Цапля.
— Выходит, зажмет мою долю пахан? — ерзнул Дрозд.
— Не о том тебе печалиться. Смотри не на навар. Тыкву бы на плечах удержать, — прозрачно
Дрозд понял. Вздохнул тяжело и спросил потерянно:
— Значит, лучше мне слинять тихо, так думаешь?
— Думай ты. Я свое тебе выложил.
— Мне б хоть на дорогу. Не то вовсе в ханыгах при бабе останусь.
И Цапля вдруг до боли пожалел старого шныря. Сколько ходок в зоны осталось за его худыми плечами! Сколько раз обжали его фартовые при дележе, а когда сыпались «малины», ничего не давали из общака. Забывали, сколько с его помощью брали на делах.
Кому был нужен состарившийся Дрозд, который всего-то и умел свистеть. Постоять за себя перед «малиной», а тем более перед паханом, он, конечно, не сумеет. А слабому в «малине» не выжить. Это Цапля знал лучше многих.
— Сколько твоих башлей в общаке сегодня? — спросил Цапля.
— Пахан, когда кирной был, ботал, что больше десяти кусков. Все не отдаст. Хотя бы половину.
— Разборка будет. Там фартовые скажут, — встал Цапля.
— А мне как узнать?
— Я тебя откопаю, — пообещал законник. И быстро растаял в темноте.
Дрозду было трудно ждать. Да и на Цаплю он не мог положиться. А самое главное, считал: нельзя медлить с Оглоблей. Если она недавно прооперированная, не оправилась после взбучки и умерла, — фартовым и вовсе не станет житья в городе. Потому, погоревав, прикинув все за и против, решил сам наведаться к Дяде.
Крыса, заметив Дрозда, криво усмехнулся, зная, что пахан еще не успел остыть от разговора с Цаплей. И предвкушал, как выкинет Дрозда Дядя, пропустил шныря к пахану без предупреждения.
Дрозд, войдя в хазу, сразу заговорил об Оглобле. Не преминул сказать, что все три дня он добросовестно не спускал глаз с прокуратуры. А когда в кабинете Ярового гас свет, шел на стрёму у дома Оглобли.
Там все три дня свет не загорался ни в одном окне. Ни разу не шелохнулись занавески, не открывались балкон и форточка на кухне. Не приходила домой и Ольга.
Куда делись она и Оглобля, узнать не удалось. Обе они живут в доме недавно, а новоселы меж собой еще не успели познакомиться.
Дядя молчал. Потом сказал, словно раздумывая вслух:
— На погосте у бездомных ханыг надо бы узнать. Либо сторожа поспрошать, хоронили ль кого в эти дни.
— Заметано, пахан, только дарма нынче и чирий не сядет. Гони башли. Я и так на чердаке все три дня всухую просидел, без подогрева.
— Ты сначала дело сделай! — буркнул Дядя.
— На халяву хочешь? Не пройдет, — вздыбился шнырь и встал к стене, приготовился защищаться.
— Возьми стольник и линяй, — кинул купюру пахан. Дрозд даже не шелохнулся, чтоб ее поднять.