Фартовые
Шрифт:
Ну а он, Федька? Тоже мог бы ни за понюшку табаку сгинуть? Но не в зоне. От чифира! А разве так лучше? Сдох бы в шалаше, как собака. Зато не от руки такого Дяди иль постового. Вон сколько Берендеи рассказывал, как от погони скрывались. Случалось, стреляли в них. А сколько фартовых под поездами сдохло, да под машинами? Сколько толпа порвала в клочья? Других взяли на ножи в зонах свои же. А в карты друг друга проигрывают, за пачку чая. Нет. «Уж лучше, и вправду, подальше от них держаться», — подумал Харя. И обида на Берендея словно испарилась
Фартовые давно уже говорят о своем. Они уже забыли о Харе. Вспоминают общих кентов, живых и погибших, строят планы на будущее. Обговаривают предстоящие дела, кого-то хвалят, других кроют последними словами, словно не в Заброшенках, среди глухой тайги, а в бойком фартовом ресторане толкуют о дне завтрашнем.
Смешно Харе. Кто может знать, что будет завтра? Фартовые тоже не могут предвидеть такого. И лишь мечты вьются папиросным дымом над головами, вокруг пустых бутылок, оседают белыми облаками на висках. «Наверное, от несбывшихся мечтаний седеют мужичьи головы», — подумал Харя и, робко потянувшись к стакану, выпил оставленную ему водку. В голове его завертелось, закружилось, пошло колесом, и он рухнул на пол среди зимовья.
— Харя! Харя! Очнись! — услышал он сквозь розовый туман утра, пробившегося через тусклое окно. — Недоумок! Говно тебе клевать, а не водку жрать, — ругался Берендей, вливая Федьке в горло горький отвар трав, заменявший поселенцам чай.
Кроме них двоих, в зимовье никого не было. Был Дядя, а может привиделся во сне? Харя огляделся.
— Смотался кент. По темну смылся. Давно уже. Ему нельзя было здесь оставаться. Так для всех лучше. Чтоб тень на плетень не наводить. Нам тут тихо надо жить. Без треска. Чтоб никто ничего не видел. Вот так-то, кент, — улыбался Берендей чуть помятым, не выспавшимся лицом.
— Значит, не уйдешь в бега?
— Нет! — рассмеялся фартовый и влил Харе в рот полбанки горечи.
— Чтоб тебе не просираться, — заплевался Харя.
— Наконец-то заговорил! Ну, значит, живой, — обрадовался Берендей.
К вечеру в Заброшенки вернулись промысловики. Принесли поселенцам харчей и новостей столько, что до ночи еле их пересказали.
Харя слушал и диву давался;
«Ну, откуда они все это знать могут? Кто им доложил, что из колонии особого режима сбежала группа особо опасных рецидивистов, состоящая из трех человек? Мол, все привлечены к ответственности за грабежи и убийства… Их теперь разыскивают по всей области, а сахалинцев предупредили, чтобы были осторожнее, не оставляли двери домов открытыми. Если кто-то из граждан заметит людей с внешностями и приметами сбежавших, пусть немедленно сообщит в ближайшее отделение милиции…»
Федька рассмеялся;
— Ну, положим, придут они к нам сюда. Я сразу побегу стучать на них? А кому? Медведю или рыси? Так им до задницы, кого сожрать — их или меня. Слиняли и правильно сделали! — повернулся Федька спиной к охотникам.
— Ишь ты, шустрый! Да ведь они, ты ж
— Так они еще и убийцы, — напомнил кто-то из промысловиков.
— Вором не всякий сможет стать. А вот душегубом — практически каждый, — уверенно вставил Берендей.
— Это как же? — не поверил Федька.
— Защищая собственную шкуру от верной смерти, за свою семью, за детей, за свой дом — никто ничего не пожалеет и не пощадит. Человек человека чаще по глупой злобе убивает. Страх за случившееся прижмет его уже потом, когда исправить ничего нельзя. Убивают за лишнее слово, за унижение. И совсем не всегда убийца — зверь…
— Ну ты загнул! Убийца — не зверь. А кто ж он, герой? — встрял бригадир охотников.
— Случается и так! Вот кто-то найдет этих троих. Возможно, убьет всех, если будут сопротивляться. И станет героем средь вас, потому что избавил от уголовников. И никто не вспомнит, что он души загубил без суда… Сразу. И — никакой ответственности за убийство.
— Чего захотел… Бандитов в белых перчатках ловить надо? Да их как бешеных собак надо отстреливать и на столбах вдоль дороги развешивать, чтоб в пургу не сбиться.
— А что эти трое вам лично сделали такого, за что их убить надо? Вы хоть в лицо их видели? — не выдержал Харя.
— Нет. Ну а при чем мы? Другим они горе принесли. За Доброе не судят, — наперебой отвечали охотники.
Берендей по-недоброму оглядел их. Покачал головой и проговорил глухо:
— Кто может судить другого, если самого себя до конца не познал…
— Послушай, Берендей, но ведь эти трое уже полгода скрываются где-то. Когда по радио передали, сколько они делов натворили за время побега, у нас волосы дыбом встали.
— Это верно! Ни детей, ни стариков не щадят…
— А эти уголовничкам зачем? У них башлей нет. Харчей не выпросишь. Помехи не утворят. Это уж утку подпустили, припугнуть, чтоб боялись и помогли найти. Зачем зэку лишний грех на душу? — не верил Берендей.
— Потому и убивают, что им уже, говорят, терять стало нечего. И чтобы свидетелей разбоя не оставлять.
— Значит, лишиться головы — это ничего не потерять? — зло рассмеялся фартовый.
— Говорят, что они даже пытались в Японию уйти. Судно едва не захватили в Холмске. Их чуть не поймали тогда.
— До Ново-Тамбовки им все равно не добраться. Так что любимый город может спать спокойно, — ухмыльнулся Харя.
— Не зарекайся, раз такое у нас передали, значит, уголовники где-то неподалеку, — осек Федьку один из охотников. И указав на дробовик, пообещал — Коль встречу урок, не уйти им от меня.
— Говорят, они в Южно-Сахалинске много дел натворили.
Федька встал, как вкопанный, у койки. Оглянулся на Берендея. Тот понял молчаливый вопрос:
— А может, они ту бабу пришили?