Фартовый. Лихие 90-е
Шрифт:
— Ни в коем случае, — отрезает Антон. — Это лучшие хиты девяносто третьего. Без хитов мы не играем. Как закончится, поставлю девяносто четвёртый.
Парняга вздыхает и качает головой. Ничего, помучайся немного. А ставки тем временем растут.
Плим.
Андрей Викторович! Ваня на окно залез! Мы на 12ом этаже!!!
Твою ж мать! Погоди ещё минуточку, придумай что-нибудь, уже бегу! Успокоительного на вас не хватает!
На стол опускается пятая карта. Сучонок сдвигает все свои фишки к центру.
—
Куда-то ты лезешь, червяк половинчатый? Сегодня точно не твой день. Но… ставку надо чем-то покрывать.
Кир кивает на мою правую руку. На безымянном пальце печатка. Для меня она бесценна, память о делах минувших лет. Сокровище. Я сто раз говорил, что скорее умру, чем…
Ладно, хрен с ним. Сегодня — мой день! И через мгновение я верну ее обратно.
Снимаю печатку и кладу поверх кучи фишек.
— Вы реально считаете, что я соглашусь на вашу безделушку? — заморыш брезгливо берёт кольцо двумя пальцами.
— Я покрою, — коротко бросает Кир, забирает перстень и кидает на стол пачку пятитысячных.
Уууххх, осталось разобраться с арой-джаном. Он задумчиво трёт подбородок и шевелит губами, видимо, делая подсчёты.
Звонит телефон.
— Доктор! Доктор! — звучит встревоженный и испуганный голос. — Что нам делать?!
— Я вам звонил… — начинаю я.
— Да-да, — взволнованно перебивает она, а издалека, будто из глубины квартиры несутся дикие вопли Ванюши.
— Не подходите! Не подходите! Я сейчас прыгну!
— Он выпрыгнет!!! Доктор!!!
Я бросаю карты и встаю.
— Я уже бегу! — говорю я. — Не подходите к нему и говорите спокойно. Я недалеко, буду через семь-десять минут.
Она отключается.
— Ты чего? — широко раскрывает глаза Кир.
Шестьдесят тысяч за вечер коту под хвост и перстень туда же.
— Пас, бл*дь! — зло бросаю я.
Придётся бежать, это здесь, недалеко. Минут пять, самое большее.
— Андрей!
— Пациент! — мотаю я головой.
А сердце жмёт, щемит и колотится как сумасшедшее. Достали! Хренов игроман!
— До свидания! — хриплю я и бросаюсь к выходу.
— Какое тебе дело! — кричит в спину Кир. — Рабочий день окончен, пусть хоть на головах теперь ходят, выкидываются из окон, топятся, вены режут!
Я не останавливаюсь, соскакиваю с уродского крылечка и несусь, как лось. Гав! Гав! Да твою ж мать! Эта хренова собака Баскервилей с пластиковым воротником несётся за мной.
Отвали, тварь! Пытается на ходу вцепиться мне в ногу. А я пытаюсь на ходу позвонить Светлане Сергеевне, но она снова не берёт трубку.
Я останавливаюсь на краю тротуара, пропуская машину, и эта псина добивается-таки своего. Воротник этот для такой холеры сущая чепуха.
— А-а-а! — ору я от боли и пытаюсь выдрать ногу из пасти. — Сука-а-а!
Вырываюсь и бросаюсь на дорогу, и тут же раздаётся бешеный скрип тормозов, но я как супермен не останавливаюсь и не вижу преград. Раздаётся удар, звон, лязг железа
Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь!
Ноги не слушаются. Я останавливаюсь и оборачиваюсь. Стоять… не падать…
Плим…
Ванечка спрыгнул!
До свидания, малыш
Я упал, а ты летишь
Ну и ладно улетай
В рай
Твою же мать! «Агата Кристи» вспомнилась не вовремя… Ванечке конец. Собаке конец. «Агате Кристи» тоже конец. Всем конец… Я поворачиваю голову и вижу источник сумасшедшего звона. На меня несётся красный лупоглазый трамвай.
Я и сам, я и сам
Назло врагам
Буду там
Дзинь-дзинь…
2. Нет я не верю, что это все нельзя вернуть
— Ром, Ромыч! Вставай, мать твою!
— А он дышит хоть?
— Может, скорую?
Меня тормошит сразу несколько рук, и от этих движений голова раскалывается, будто по мне проехался каток. Блин. Не каток, а трамвай! Капец. Значит я выжил. Похоже, да. А страху-то, страху-то было…
— Ты дебил? — злится кто-то. — Давай ещё ментов до кучи, чтоб нас тут всех разом накрыли.
Где-то на фоне всего этого различаю голос неутомимого Кузьмина:
Нет я не верю, что это все нельзя вернуть
Нет я не верю, что нет просвета в этой тьме
Нет я не верю, что только в бедах жизни суть
Нет я не верю, что нет счастья на земле…
Капец, кассета по второму кругу пошла. Морщусь. Наверное, меня обратно в ветеринарку притащили. Или в депо. Нет, точно, в ветеринарку. Ещё Кузьмин не допел…
Чувствую, как по лицу медленно катится капля. Надеюсь, не позорная слеза. С трудом поднимаю руку и трогаю след. Холодный. Провожу выше — на лбу лежит несколько кусочков льда.
От прикосновения они разлетаются, по шее текут отвратительные холодные струйки. С первой помощью дело у Антохи поставлено из рук вон плохо… Как же они кошаков реанимируют и прочую живность?
— О, шевелится!
— Это инстинкты! Курица тоже без башки ещё бегает.
Волной проносится громкий ржач. Нет, всё-таки, в депо…