Фата-Моргана 8 (Фантастические рассказы и повести)
Шрифт:
Руки доктора Фиппса начинают дрожать. Он смотрит на меня, смотрит, смотрит…
12 мая 2062 года. Я нахожусь в небольшой комнате. Можете представлять ее как больничную палату, лабораторию или тюремную камеру, поскольку она выполняет функции всех трех помещений. Я здесь уже три месяца.
Я сижу на удобном стуле, а по другую сторону стола разместился человек из безымянной разведывательной службы. На столе стоит магнитофон, катушки его вращаются. Мужчина напротив раздраженно хмурится.
— Наша тема — декабрь 2081 года, — говорит он. — Что вам известно
Я угрюмо смотрю на него и молчу. Мне уже надоели эти люди из разведки, научные комиссии и их бесконечные вопросы.
— Послушайте, — сухо замечает мужчина. — Я знаю, что призывы к твоему не существующему патриотизму лишены смысла. Знаю я и то, что ты смеешься над тем, что твои способности могут многое значить для нашей страны. Но не забывай, что ты преступник, осужденный к пожизненному заключению. Работай с нами, и через два года освободишься. А если будешь молчать, мы продержим тебя под замком, пока не загнешься или поймешь, что единственный способ выйти отсюда — говорить. Повторяю, наша тема — декабрь 2081 года. А теперь говори!
Я вздыхаю. Бесполезно объяснять ему, что знание будущего не дает ничего, поскольку будущее изменить нельзя, потому что оно не было и не будет изменено. Эти люди не хотят понять, что выбор — просто иллюзия, основанная на факте, что пространство-время будущего укрыто от тех, кто погружен в блаженное неведение и движется с потоком времени. Они не хотят понять, что минуты прошлого ничем не отличаются от минут будущего или настоящего. Они постоянны, невозмутимы и неизменны. Эти люди живут в иллюзии непрерывного времени.
Итак, я начинаю говорить о декабре 2081 года, однако знаю, что они не успокоятся, пока я не скажу всего, что знаю о годах между настоящим моментом и 2 декабря 2150 года. Я знаю, что они будут недовольны, потому что были недовольны, недовольны сейчас и будут недовольны потом.
И потому я говорю о том ужасном декабре, который наступит через девятнадцать лет…
2 декабря 2150 года. Я стар, очень стар, мне сто десять лет. Мое измученное возрастом тело лежит на белых простынях больничной койки. Мои легкие, мое сердце, моя кровеносная система — все внутренние органы больны. И лишь разум мой остается бессмертным. Разум младенца, ребенка, юноши, старика. Я умираю. После 2 декабря 2150 года мое тело перестает существовать как живой организм. Для меня время после этой даты — такая же неизвестность, как время перед 3 апреля 2040 года в обратном направлении.
В некотором смысле я умираю, а в некотором — бессмертен. Искра моего сознания не угаснет. Мой разум не имеет конца, поскольку для нега нет ни конца, ни начала. Он существует мгновение, длящееся вечность и одновременно сто десять лет.
Подумайте о моей жизни, как о главе книги вечности, романа, у которого нет ни первой, ни последней страницы. Глава, содержащая мою жизнь, имеет сто десять страниц, у нее есть начало и конец, но глава существует до тех пор, пока существует книга, бесконечная книга вечности…
Или нет, представьте что моя жизнь — линейка длиной в сто десять
Я умираю. Все время я испытываю эту агонию, но никогда не испытываю смерть. Смерть есть небытие сознания и потому не может прийти ко мне. 2 декабря 2150 года — важная дата для меня, точка пространства-времени, угрюмая стена, барьер, за которым я уже не вижу ничего. На второй стене дата 3 апреля 2040 года.
3 апреля 2040 года. Ничто вдруг кончается и начинается что-то. Я рождаюсь.
Какие впечатления сопутствуют моему рождению? Как объяснить вам это, как сказать, чтобы вы поняли? Моя жизнь, мое стодесятилетнее существование появляется внезапно, вдруг. В момент рождения я вижу минуту своей смерти и все прочие минуты, заключенные между ними. Я выхожу из лона своей матери и смотрю на жизнь, как на картину со слишком сложным пейзажем. На нем есть все сразу. Я вижу свою обособленность, странное детство, непонимание, встретившее меня, когда я выбрался из лона матери, говоря на чисто английском языке, искаженным лишь неразвитыми голосовыми связками.
Едва родившись, я начинаю требовать, чтобы корабль, возвращающийся с Тау Кита 8 сентября 2050 года, подвергся карантину, и знаю, что мое требование не будет выполнено, потому что оно так и осталось невыполненным. И что я не могу ничего изменить.
Я покидаю лоно своей матери, умираю среди белых простыней, сижу в кабинете доктора Фиппса, наблюдающего посадку корабля, сижу в тюрьме, рассказывая в течение двух лет о будущем, и лежу на лесной поляне, где растет трава с широкими зелеными листьями и маленькими пурпурными цветами. Я срываю это растение, ем его и знаю, что сделаю, сделал, делаю…
Покидая лоно матери, я вижу всю свою жизнь. Узор неизменных событий, нарисованных на бумаге и вечном полотне времени одновременно. Но я не только вижу ее как картину, я сам являюсь ею, будучи одновременно и художником. Я существую вне полотна, смотрю на него и — не принадлежу ему.
Я вижу неподвижное пространство-время, начавшее все это 4 марта 2060 года, изменяю его и вижу, как образ расплывается: я вижу во времени, как все прочие люди, минута за минутой, освобожденный от ада всезнания. Но изменения эти просто иллюзия.
4 марта 2060 года. Я в лесу, возле места своего рождения, но сознание кошмара, который принес, принесет, приносит тот день, не может ничего изменить. Я делаю то, что делаю, потому что делал это и буду делать…
3 апреля я покидаю лоно матери: младенец, ребенок, юноша, старик в тюремной камере и в психиатрической клинике, умирающий среди белизны чистых простыней.
4 марта 2060 года. Мне двадцать лет, и я на лесной поляне, передо мной небольшое растение с широкими зелеными листьями и пурпурными цветами. Это темпо — трава времени, которая преследует меня, преследовала и будет преследовать бесконечно. Я знаю, что делаю, делал и буду делать, потому что делаю то, что делал и буду делать.