Фата-Моргана 9 (Фантастические рассказы и повести)

Желязны Роджер Джозеф

Тут я окончательно проснулся и протянул руку за одеждой.

— Что это за животное? — спросила Бракса, указывая на изображения дракона на лацкане моего халата.

— Мифическое, — ответил я. — Послушай, Бракса, уже очень поздно, я устал, а завтра — море дел, да и вообще, что подумает М’Квайе, если узнает, что ты была здесь в такое время?

— Подумает о чем?

— Черт побери, ты прекрасно понимаешь, о чем!

Мне впервые пришлось употребить марсианское ругательство, но и это не помогло.

— Не

понимаю. — Вид у нее был растерянный, как у щенка, которого наказали неизвестно за что.

Я смягчился. Красный плащ прекрасно гармонировал с рыжими волосами и дрожащими алыми губами.

— Извини, я не хотел тебя обидеть. Просто в моем мире существуют определенные правила насчет пребывания ночью в спальне двух людей противоположного пола, не связанных узами брака. Гм, ну, ты понимаешь, что я хочу сказать…

— Нет.

— Гм… Ну это… вообще… я имею в виду секс.

В ее нефритовых глазах вспыхнул свет.

— О, я поняла, вы имеете в виду — делать детей?

— Да, вот именно.

Она рассмеялась. Впервые я слышал смех в Териллиане. Он прозвучал, как будто виолончелист ударил смычком по струнам. Не очень-то приятно было это слушать, к тому же смеялась она довольно долго и как-то истерично. Наконец смех отзвучал, и она придвинулась ко мне.

— Теперь я вспомнила. У нас тоже существовали такие правила полпроцесса назад, когда я была еще ребенком, но… Похоже, она еле сдерживалась, чтобы вновь не рассмеяться. В них больше нет необходимости.

Мой мозг работал, как компьютер. Полпроцесса! Нет! Да… Полпроцесса — это же двести сорок три года! Вполне достаточно, чтобы изучить две тысячи двести двадцать четыре танца Локара. Достаточно времени, чтобы изучить и состариться, если, конечно, ты — человек (я имею в виду — землянин). Я снова взглянул на нее, бледную, как белая шахматная королева из слоновой кости. Готов побиться об заклад, что она — человек, живой, нормальный, здоровый человек, и к тому же она — женщина. Мое тело…

Но если ей два с половиной столетия, то М’Квайе тогда и вовсе бабушка Мафусаила. И это ведь они хвалили меня за успехи в лингвистике и превозносили мое поэтическое дарование. Эти высшие существа!

Но что она имела в виду, когда сказала, что в этих правилах нет необходимости? Почему, говоря об этом, она была близка к истерике? И еще эти странные, как бы оценивающие взгляды М’Квайе. Неожиданно я почувствовал, что стою на пороге раскрытия загадки.

— Скажи, — я старался говорить безразлично, — это имеет какое-нибудь отношение к чуме, которая не убивает?

— Прямое, — ответила она. — Дети, рожденные после Дождей, не могут иметь своих детей. Кроме того…

— Что? — Я наклонился вперед: память была установлена на «запись».

— У мужчин нет желания иметь их.

Я прислонился к стене. Всеобщее бесплодие, мужская

импотенция, наступившие вслед за необычным явлением природы. Неужели это было бродячее радиоактивное облако, проникшее через их разреженную атмосферу бог знает откуда? И произошло это задолго до того, как Скипарелли увидел на Марсе каналы, мифические, как мой дракон, задолго до того, как эти каналы вызвали правильные догадки, основанные на неверных данных. И уже тогда Бракса жила, танцевала, проклятая во чреве, и другой слепой Мильтон уже написал о рае, тоже утерянном?

Я достал сигарету. Хорошо, что я догадался захватить с собой пепельницу. На Марсе никогда не было ни табака, ни алкоголя. Я видел в Индии аскетов, так вот — они были Дионисами по сравнению с марсианами.

— Что это за огненная трубочка?

— Сигарета. Хочешь попробовать?

— Да, пожалуй.

Она села рядом, и я прикурил для нее сигарету.

— Щиплет в носу.

— Да, но ты вдохни поглубже, задержи дыхание, а потом выдохни.

Прошло несколько секунд, м раздался ее тихий вдох, пауза. Потом:

— Она священная?

— Пожалуй, никотин — это эрзац божественности.

Она опять затихла.

— Только, пожалуйста, не проси меня переводить, что такое «эрзац».

— Нет-нет. Я иногда испытываю такое состояние, когда танцую.

— Это скоро пройдет.

— А теперь прочитайте мне свое стихотворение.

Мне пришла в голову идея.

— Подожди-ка, у меня есть кое-что получше.

Я встал и, порывшись в своих записях, вернулся, сев рядом с Браксой.

— Здесь первые три главы книги Экклезиаста, — объяснил я. — Она очень похожа на ваши священные тексты.

Когда я прочел всего одиннадцать строк, она воскликнула:

— Не надо! Лучше прочитайте что-нибудь свое!

Я замолчал и бросил блокнот на стол. Она вся дрожала, но это была ее дрожь от сдерживаемых рыданий. Сигарету она держала неуклюже, как карандаш. Я обнял ее за плечи.

— Это так печально, — сказала она.

Я порылся в памяти, стараясь вспомнить что-нибудь светлое, яркое, вроде рождественской игрушки. Я стал экспромтом переводить с немецкого на марсианский стихотворение об испанской танцовщице. Мне казалось, что это понравилось Браксе, и не ошибся.

— О-о, — снова произнесла она. — Так это вы написали?

— Нет, это написано поэтом, более талантливым, чем я.

— Нет-нет, то создано вами.

— Это написано человеком по имени Рильке.

— Но вы переводили это на мой язык. Зажгите еще одну спичку, чтобы я увидела, как она танцует.

Я зажег.

— Огонь вечности, — задумчиво прошептала Бракса, — и она затоптала его «маленькими крепкими ножками». Хотела бы я так танцевать.

— Ты танцуешь лучше любой цыганки, — засмеялся я, гася спинку.