Фатум. Том третий. Форт Росс
Шрифт:
– А если б и нет? – капитан устало улыбнулся и прижал голову лейтенанта к своей груди.– Ты всё правильно сделал, амиго. Я этого не забуду. Проклятье! Я сотню раз смотрел смерти в глаза, но поверь, сегодня это было ее лицо…
– Думаете, ОН вернется? – лейтенант порывисто по-смотрел на далекое облако пыли.
– Уверен. Выстрелы не испугали ЕГО.
– Но как же мы тогда его остановим?
– Никак,– де Аргуэлло обреченно сцепил пальцы.—Он как сказал, так и сделает. Просто я хочу, чтобы мы были каждую минуту начеку… Тогда у нас есть надежда.
– Какие будут распоряжения? – Альфредо подвел за повод скакуна
Луис продолжал стоять неподвижно, вглядываясь в растворявшуюся на горизонте желтую пыль.
– Возвращаемся в Монтерей,– натуженно выдохнул он.– Только прежде похороним людей… Они там… – Капитан кивнул головой в сторону белых камней и подавленно добавил: – Человеческая жизнь для НЕГО, похоже, дешевле грязи.
Глава 7
Путь до реки, которую беглецы углядели, достигнув плоскогорья, оказался отнюдь не близким. Наскоро перекусив и уничтожив следы пребывания, отряд уже второй час продвигался к цели, но ни свежести близкой воды, ни характерного шума пенистой стремнины они не слышали. Держа ружья наготове, обвешанные поклажей, как вьючные лошади, люди, стиснув зубы, упорно пробивались на Юг, пытаясь вырваться из когтей смерти.
Преображенский, помогая Джессике, шагал в том же темпе, что и все, отгоняя от себя остатки сна, стараясь сосредоточиться. Главнейшая его задача – это без потерь достичь реки, сладить плот и добраться до Астории. Мысль о горячей ванне, спокойном сне и настоящей пище сводила с ума. Причесываясь поутру смоченным в росе гребнем, он с минуту придирчиво рассматривал свое отражение в крошечном осколке зеркала и крайне остался недоволен собой. За последние дни он крепко сдал; заметно похудел, оброс, как мужик, щетиной, в глазах появился болезненный блеск. Впрочем, такие перемены наблюдались и у других, лишь с той разницей, что матросы на это не обращали внимания. Присутствия дикарей по-прежнему не наблюдалось, но сие обстоятельство лишь сильнее накручивало нервы.
– Когда ж они объявятся, холера их возьми? – вор-чал боцман, резко направляя ружье на любой шорох.
– А когда у них зачешется,– трунил Соболев, подмигивая Чугину.– У тебя-то, одноглазый перец, уж вся душа, я гляжу, исчесалась. Ты, поди, и глаз-то свой от любопытства потерял?
– Ботало ты коровье, Соболев. И не блазновато2 тебе за такие слова? В каждый курятник, в каждый клюз3 нос свой суешь, как береговой делаш. Тут бы вживе остаться, а ему всё смех. Похоже, в сем плаванье, братцы, нас не Бог, а сам черт цепью сковал. Влипли же мы в переплёт. Эй, Палыч! – снижая голос, окликнул боцман впереди идущего денщика.– Ты, никак, вестовой отца нашего. Может, знаешь сокровенные мысли его благородия: когда мука-то эта кончится? Чо молчишь?
– А то!
– Ишь ты!.. Глянь на него, да он, похоже, без барина своего, братцы, и портки снять не сможет – кусты окрестить!
– Дура ты, дура отпетая, боцман. До седин додышал, а того не смекнешь, что не можно рабу господином быть. Вот ведь, его благородию больше делать неча, как со мной тайны трепать. Не знаю я ничаво! Как и ты, в непонятках живу… да то и не наше дело. Знай, тащи на горбу, да помалкивай.
– Ох и язвец же ты! – Кустов в сердцах сплюнул под тихие смешки моряков
Однако Палыч на обиды боцмана голос не подал, а лишь прибавил шагу, стараясь не сбить дыхания.
Солнце уже показало темя, когда по цепи пролетело тревожное: «Стой».
– А ну, обернуть тряпьем наново всё железное, что гремит! – Тараканов по-волчьи бесшумно, с ружьем наперевес пробежал вдоль растянувшегося отряда.– Глядите, в стране долгогривых надо и думать, как они. Дикие взвод курка за версту слышат, даром что не зверье! Вашбродие,– Тимофей с ходу обратился к капитану,– покуда схоронитесь за этой лесиной.
Зверобой показал тульчанкой на замшелый ствол некогда поваленной бурей огромной лиственницы.
– В чем дело? – Андрей, не отрывая взгляда от на-пряженных глаз приказчика, половчее перехватил ложе штуцера. Вокруг Тимофея столпились подошедшие моряки.
– Не по душе мне молчанка птиц, капитан. Да и сорока трижды над тем леском трещала, а эта зараза зря клюв не откроет. Отдышитесь здесь, но с дозором… Я скоро вернусь.
Получив на то разрешение, приказчик, пригибаясь к земле, проворно исчез в молодом подлеске, а матросы, не скрывая радости от выпавшей возможности перевести дух и перемотать горячие портянки, стали располагаться за указанной Тимофеем лиственницей. У многих так от ходьбы онемели ноги, что, сбросив со своих плеч ненавистные мешки и баулы, они падали и оставались лежать на прохладном мху. Кое-кто из молодых матросов жевал свои скудные пайки и потягивал бережливыми глотками воду из походных фляг. Красные, распаренные от ходьбы лица заливал пот, застилая весь мир.
Преображенский был мрачен и молчалив, и даже Палыч, имевший к нему свой подход и ключик, сейчас боялся тревожить его. Андрей был весь в пыли, кожа зудилась от грязи и гнуса, но желанная река была еще впереди и искупаться было негде. Временами теряя самообладание, он срывал раздражение на матросах, резко обрывал их, при этом стараясь уколоть побольнее.
– Бог с вами, Andre,– тихо, не привлекая внимания остальных, спросила его подсевшая Джессика.– Зачем так злиться и обижать людей?
– Сие мое личное дело. На вас это не отражается.
– Я понимаю,– она, прислонившись плечом к лист-веннице, продолжала вертеть в руках атласную шляпку.—Если это всё от жары и усталости, сэр, то возьмите себя в руки. Им всем не лучше… и мне в том числе.
– Простите,– Андрей странным взглядом посмотрел на нее, почувствовав угрызения совести.
– Как полагаете… опасность велика?
– Не знаю,– он искренне пожал плечами и уже более мягко сказал: – Таких остановок уже было довольно… Бог миловал… Будем молиться…
Аманда невесело улыбнулась в ответ и взяла его ладонь.
– Ничего, скоро река, а там и Астория. Думаешь, к обеду дойдем?
– Может быть,– он нежно поцеловал ее руку и притянул к себе.
* * *
– Война войной, а обед по кукушке,– сказал Соболев, протягивая Чугину завернутый в тряпицу с солью кусок холодной жареной оленины, рыжий сухарь и щепоть табаку.– Эх, пути-перепутья… С такой собачьей жистью теперя нам бы попить водочки. Хоть Тимофей наш и кабацкое иго, нет в ем меры к пьянству, а местами, один шут, прав. Так жить… и огневку не пить?