Фау-2
Шрифт:
Неделей позже инженеры сдались американцам, и фон Браун указал им, где спрятал архив Пенемюнде — в шахте. Переговоры прошли гладко. Сделка была заключена. Более сотни учёных, включая Графа, получили предложение начать новую жизнь в США. Вскоре первая группа должна была отплыть из Гавра в Нью-Йорк, а затем отправиться в Нью-Мексико. Это выступление перед британцами было лишь формальностью — хотя, глядя на фон Брауна, этого нельзя было бы заподозрить. Он обольщал в манере Дон Жуана. В тот момент он всегда говорил искренне.
Они прервались на обед. Граф пил тёплое
— Говорите свободно, — инструктировал их фон Браун накануне вечером, прогуливаясь в саду, чтобы избежать подслушки британцев. — Рассказывайте им всё, что они хотят знать, — кроме одного: что мы собираемся в Америку. Не хотелось бы, чтобы нас задержали здесь по какому-нибудь надуманному обвинению в военных преступлениях.
Двадцать тысяч человек погибли в Нордхаузене, производя «Фау-2» — в четыре раза больше, чем от их ударов. Этим вопросом уже занималась объединённая комиссия по военным преступлениям. Тем более важно было поскорее оказаться в безопасности — в США, пока правда не стала достоянием общественности.
Ближе к середине дня фон Браун поманил Графа. Он разговаривал с авиационным коммодором, и тот, заметив приближение Графа, чуть сдвинулся, стараясь преградить ему путь, чтобы не мешал разговору.
— Правительство Его Величества было бы весьма признательно, — тихо говорил офицер, — если бы вы и ваши коллеги согласились поработать с нами над дальнейшим развитием ваших технологий — как европейские партнёры.
— Звучит весьма привлекательно, — кивнул фон Браун и обернулся. — А, Граф. Авиационный коммодор хотел бы, чтобы кто-то из нас ответил на несколько вопросов о Пенемюнде. Ты не возражаешь?
Кэй стояла у окна, когда он вошёл. Она уже начала думать, что зря приехала в город. Лейтенант сказал:
— Это доктор Граф. Доктор Граф, это офицер Кэй Кэтон-Уолш из нашего Центрального интерпретационного подразделения. Хотите, чтобы я остался?
— Думаю, мы справимся, — ответила Кэй. — Это не должно занять много времени.
Когда дверь закрылась, она спросила:
— Вы говорите по-английски?
Он пристально смотрел на фотографии Пенемюнде, разложенные на столе.
— Я, боюсь, не очень хорошо говорю по-немецки.
Он словно не услышал. Она жестом указала на дверь:
— Я могу позвать переводчика...
— Нет. — Он впервые посмотрел на неё. У него были очень светлые голубые глаза — она заметила их ещё в коридоре — тёмные волосы и обкусанные ногти. — Я говорю по-английски.
— Как видите, у нас есть обширная фотосъёмка объекта в Пенемюнде. Но, к сожалению, русские не пускают нас на саму территорию, а американцы, похоже, никак не могут найти нужные чертежи. Поэтому мы надеялись, что вы могли бы восполнить некоторые пробелы в наших знаниях.
— Разумеется.
— Пожалуйста, присаживайтесь. Вы раньше пользовались стереоскопом? Всё очень просто. — Она наклонилась над ним. — Одно изображение вставляется сюда. А другое — рядом, сюда.
— Боже мой, — он отпрянул. — Оно оживает.
— У всех такая реакция.
Он
— Это седьмая испытательная площадка.
Она села напротив и делала пометки:
— А эти огромные овальные кольца вокруг — это, вероятно, защитные валы из земли?
— В основном из песка.
— Сколько времени занимала полная подготовка ракеты на этом стенде?
— В начале? Минимум восемь дней.
— А это большое здание рядом — какой оно высоты?
— Тридцать метров. Оно должно было быть высоким — мы хранили ракеты в вертикальном положении.
— В центре испытательного стенда — какой-то канал…
— Канал для отвода выхлопных газов. Ширина — семь метров.
Через десять минут она подвинула к нему ещё одну пару снимков:
— Может, перейдём к этим?
Они проработали больше часа, снимок за снимком. Сначала он был просто заинтересован, потом охвачен ностальгией, а под конец — словно преследуем. Его жизнь лежала перед ним такой, какой она была в тот момент, когда он в последний раз по-настоящему чувствовал себя счастливым. Всё было в идеальной перспективе. Вот лаборатория двигателей, где он работал с Тилем. Вот аэродинамическая труба. Вот его жилой дом. Вот стартовая площадка. Вот старый отель, где жила Карин, и пляж, где он плавал в тот самый последний вечер.
Он откинулся на спинку стула и потер глаза.
— Вы устали? — спросила молодая англичанка. — Хотите сделать перерыв?
— Когда именно были сделаны эти снимки?
Она подняла одну из фотографий и перевернула её.
— Двадцать первое июня 1943 года. Два часа дня.
Она протянула снимок ему. Он поднёс его к свету.
— Помню, в июне я видел самолёт — точнее, его инверсионный след — очень высоко в небе. Возможно, это и был тот, что сделал этот снимок.
— Вполне возможно. На той неделе над Пенемюнде было три разведывательных вылета.
— Чтобы потом разбомбить нас?
— Именно так. Вы тогда были там?
Он кивнул.
— Если увеличить этот снимок достаточно сильно, вы могли бы увидеть меня вот здесь. — Он постучал по фотографии. — На дороге, выходящей из территории Экспериментального центра, на краю леса, я смотрел в небо.
Он вернул фотографию, откинулся назад и посмотрел на неё. Она была красива — рыжеволосая, в синей форме. Его «ангел-летописец».
— Это была ваша работа? Следить за нами?
— Одна из них, да. Сначала фотоаналитика, потом — радиолокация.
— Радар? — это его заинтересовало. — Вы были одной из женщин в Мехелене?
Она не была уверена, стоит ли отвечать и как вообще на это реагировать.
Она быстро сказала:
— Думаю, на этом мы закончим. Спасибо. Вы очень помогли.
Она принялась собирать фотографии, ощущая на себе его взгляд.
Он небрежно заметил:
— Я однажды выпустил ракету по Мехелену.
— Правда? Жаль, вы промахнулись.
— А вы промахнулись, когда бомбили Пенемюнде.
— Ну что ж, значит, повезло нам обоим. — Она рассмеялась и покачала головой. — Какой нелепый разговор.