Фаворит. Книга первая. Его императрица. Том 2
Шрифт:
Хорошо жилось в Казани! Но особенно радовало Прошку сияние глаз девичьих, которые уже не раз замирали на нем. Анюточка Мамаева была пятнадцати лет – уже невеста, и, когда Прошка похвалил сияние ее глаз, девушка сказала, что глаза у нее не папины:
– А от мамочки, коя из породы дворян Рославлевых.
– А я имею честь из поморов Курносовых быть!
– Вы, сударь, фамилию свою вполне ликом оправдываете.
– Что делать? Курносые тоже сердце имеют…
Прошка и намеки всякие пробовал уже делать:
– Вы
– Маменьку.
– А еще кого?
– Папеньку.
За такую осмотрительность Прошка ее похвалил:
– Но я вас, сударыня, об иной любви спрашиваю.
– Ах, сколь вы привязчивы, сударь! Да у меня ведь родня-то изобильная: и тетушки, и дядюшки – мне есть кого любить.
– А вот, скажем, если бы муж у вас появился…
– И не стыдно вам такое мне говорить!
– Любили бы вы его, сударыня?
– Ежели родители прикажут – конечно же.
– Очень мне трудно, сударыня, беседу с вами вести…
На этом Прошка разговор о любви пока закончил.
Адмиралтейство же на реке Казанке стояло, место звалось Бежболда (по-татарски «семь топоров» означает). Матросы казанские из татар были набраны, на Волге они воевали с разбойниками, да и сами от разбойников мало чем отличались. Прохор Акимович начал браковать деревья, выговаривая со знанием дела, благо дело тиммерманское с детства ему привычное:
– Сучок крапивный – к бесу, откатывай! Табак с рожком – негоден. Ух, свиль-то какой, будто сама ведьма скручивала… Косослоя много у вас. Метик, отлуп – сколько ж браку вы запасли! На што лес-то губили? Нет у вас в Казани порядку…
Все штабеля раскидал, отобрав лесины только добрые: их сразу клеймили с комля тавром адмиралтейским. И не знал парень, что, бракуя деревья, наживает врага себе лютого.
– Вот ведь как бывает! – упрекал его Мамаев. – Ты с человеком со всей душою, последнее готов ему отдать, лучшего куска не жаль, а он… Зачем же ты, сынок, обижать меня хочешь?
Прошка и не думал обижать отродье Мамаево.
– Данила Петрович, – отвечал он, – гнили-то разной и на питерских верфях хватает. На что мне лишнюю из Казани таскать? Я ведь не для себя – для флота нашего стараюсь.
– Вижу я, какой ты старательный! Нет того, чтобы уважить хозяина, который приютил, обогрел, поит да кормит…
Ложась спать, Прошка обнаружил под подушкой кисет с десятью рублями. Едва утра дождался – вернул хозяину:
– Уж не потерял ли кто? Возьмите.
– Я ведь от добра, – сказал Мамаев. – Ты человек незнатный, едва из лаптя вылез, щей валенком нахлебался, так зачем мзду мою отвергаешь с таким видом, будто я враг тебе?
Тиммерман понял, чего домогается душа Мамаева: ему бы только тавро на лесе проставить! Но совесть свою парень не запятнал:
– Денег от вас не возьму. Есть у меня деньги, нет у меня денег – я лучше не стану. Детишки по лавкам еще не плачут, жена конфет
– Эх, дурак ты, дурак! – окрысился Мамаев…
На беду парня, Анюта дозволила ему поцеловать себя. И так им целование понравилось, что, не раздумывая, оба в ноги отцу повалились, прося благословения. Мамаев сказал:
– Это кстати! Сейчас благословлю вас…
Взял лейтенант дочку за косу, намотал ее на руку и поволок в чулан, где и запер. А жениха шпагой на двор выгнал.
– Эй, служивые! – крикнул. – Давайте бою ему…
Матросы казанские набежали в столь изрядном количестве, в каком Прошка их даже на верфи не видывал. Стали они метелить сироту поморскую с такой небывалой поспешностью, что не успевал отмахиваться. А лейтенант, хозяин очень гостеприимный, вокруг бегал, девизы злодейские возглашая:
– Бей хлопа! Жарь семя навозное… Мы-то от самого Мамая корень ведем, а он откель взялся такой? Бей…
Избили и разбежались. Мамаев в доме закрылся. Прошка поднял с земли камень, шарах – по окнам.
– Эй ты… адмирал из лужи! – крикнул он. – Меня уж так били, как тебе, дураку, и не снилось. Но помни: еще все локти изгрызешь себе, будешь в ногах у меня валяться…
Всадил для верности еще два камня по окнам и ушел.
Жаль, конечно, Анютку! Уж больно глаза красивые…
…
Прошка Курносов доставил на верфи столицы восемь обозов с чудесным сухим корабельным лесом.
– Без порока! – доложил он в Адмиралтействе.
Лес проверили: тавро было пробито исключительно на добротных лесинах – ни сучка, ни гнили, ни косослоя. Иван Логгинович прилежание в людях уважал, даже поцеловал парня:
– Говорил же я тебе: ты хорош – и мы хороши будем…
При докладе императрице Голенищев-Кутузов-Средний рассказал о рвении, проявленном тиммерманом П. А. Курносовым, на это Екатерина отвечала, что добрые поступки надобно поощрять:
– В таких делах, кои интереса казенного касаются, полушками отдариваться нельзя. Мелочность в наградах – порок вредный.
Она отпустила из «кабинетных» сумм 100 рублей для тиммермана – с публикацией! Имя Прохора Курносова появилось в официальных прибавлениях «С.-Петербургских ведомостей», а Иван Логгинович велел парню собираться в Англию:
– Ты, миленький, на джины с пуншами не набрасывайся там, а мы тебя ждать будем. Да высмотри секреты корпусного строения, чтобы корабли наши королевским не уступали…
Перед отплытием, скучая без знакомцев, Прошка навестил дом Рубановских, куда однажды относил книгу аббата Госта.
Двери ему отворила красавица Настя.
– Никак уже в господа вышли? – оглядела она парня.
– Да все топором… в люди вымахиваюсь.
– Хорош жених, – засмеялась она.
– Не в вашу честь, сударыня.