Фаворит. Том 1. Его императрица
Шрифт:
– - Фике, в Эйтине вы должны служить образцом поведения... И прошу не объедаться за столом...
Эйтин был резиденцией епископа; тут росли дивные тюльпаны, было много красивых дорожек, шлагбаумов и будок с часовыми. А когда принцесса с дочерью выходили из кареты, барабанщики пробили им "встречную дробь", и мать зарделась от гордости.
– - Какие бесподобные почести нам оказывают, -- восхитилась она.– - Подумать только: сразу пять барабанов!
– - И еще скрипка, -- добавила Фике.
– - Где вы увидели скрипача?
– - А вон... в окне, -- показала девочка.
В
– - Скорее кланяйтесь! Это герцог Голштинии, мой племянник и ваш троюродный брат, а его мать Анна Петровна как раз и была дочерью русского императора Петра Первого...
Фике взялась за пышные бока платья и, чуть поддернув их повыше, учинила перед кузеном церемонные приседания, на что собака в окне павильона отсалютовала ей троекратным взлаем:
– - Уф! Уф! Уф... У-ррррр!
Фике не знала (да и откуда ей знать?), что она раскланялась перед своим будущим супругом, которому суждено было войти в русскую историю под именем императора Петра III...
До германских княжеств уже дошли слухи о болезни Анны Иоанновны, а в случае ее смерти престол России займет отпрыск Брауншвейгской династии! Голштинский дом трагически переживал это известие. Правда, в Эйтине еще не угасла робкая надежда на то, что цесаревна Елизавета Петровна, если судьба ей улыбнется, может круто изменить положение; тогда вместо брауншвсйгцев к престолу Романовых придвинется близкая им по крови династия Шлезвиг-Голштейн-Готторпская...
За ужином епископ сказал:
– - Не будем создавать сладких иллюзий о России! Беда в том, что русские слишком ненавидят нас -- немцев...
На другом конце стола, где сидел герцог Карл Петр Ульрих, послышался шум, и епископ Адольф стукнул костяшками пальцев.
– - Неужели опять?– - гортанно выкрикнул он.
К нему подошел камер-юнкер Брюммер.
– - Опять, ваше святейшество, -- отвечал он могучим басом.– Ваш племянник выпил уже два стакана вина, и стоило мне чуть отвернуться, как он вылакал все мое бургундское.
– - Выставьте его вон!– - распорядился епископ...
После ужина Фике случайно проследовала через столовую, где застала своего голштинского кузена. Герцог торопливо бегал вокруг стола, который еще не успели убрать лакеи, и алчно допивал вино, оставшееся в бокалах гостей. Увидев Фике, мальчик взял кузину за руку и сильно дернул к себе.
– - Надеюсь, сударыня, -- выговорил он, пошатываясь, -- вы сохраните благородство, как и положено принцессе вашего славного дома, иначе... иначе Брюммер снова задаст мне трепку!
Девочка искренно пожалела пьяного мальчика:
– - Какой жестокий у вас воспитатель, правда?
– - Да, он бьет меня ежедневно. Зато я в отместку ему луплю биллиардным кием своего лакея или собаку... Тут, -- сказал Петр, кривя рот и гримасничая, -- словно все сговорились уморить меня. Вы не поверите, принцесса, что до обеда я сижу на куске черствого хлеба. Но я вырасту, стану знаменитым, как Валленштейн, и этот Брюммер поплачет у меня, когда я
Фике, волнуясь, прибежала к комнату матери:
– - Какой гадкий мальчик мой брат!
Узкое лицо матери вытянулось еще больше:
– - Вы не имеете права так скверно отзываться о герцоге, голова которого имеет право носить сразу три короны -голштинскую, шведскую и... и даже российскую!
В голосе матери Фике уловила затаенную тоску. Это была тоска некудышной ангальтинки по чужому земному величию, по громким титулам, по сверканию корон. Утром, гуляя с герцогомкузеном, девочка спросила его, какую из трех корон предпочел бы он иметь:
– - Вы, конечно, мечтаете о российской?
– - Сестрица, -- захохотал мальчик, -- я еще не сошел с ума, чтобы царствовать в стране дураков, попов и каторжников. Лучше моей Голштинии нет ничего на свете...
Из Эйтина лошади понесли прямо в Берлин!
Ангальтское семейство безропотно преклонялось перед величием Пруссии, и мать не могла не навестить короля. Фике запомнила его резко очерченный силуэт, точный жест, каким он бросил под локоть себе большую треуголку. Фридрих II поцеловал принцессумать в лоб, а маленькую Фике небрежно погладил по головке.
– - Уже и выросла, -- сказал он кратко, без эмоций.
Униженно пресмыкаясь, мать выклянчивала чин генерал-лейтенанта для мужа. Фридрих II сухо щелкнул дешевенькой табакеркой.
– - Еще рано, -- отказал он и, взмахнув тростью, предложил спуститься в парк по зеленым террасам... Фике с матерью едва поспевали за маленьким быстроногим человеком, а в ответ на дальнейшие просьбы принцессы Фридрих II тростью указал на девочку: -- Не делайте из нее золушки! В будущем вашей дочери возможны самые невероятные матримониальные вариации.
– - Ваше величество, но я...
– - А вы уже замужем, мадам!– - осадил ее король.
Ночевать остановились в берлинском отеле, и мать, уложив Фике в постель, быстро и шумно переодевалась. Поверх исподнего фрепона накинула распашной модест, в разрезе лифа расположила гирлянду пышных бантов. Туча пудры осыпала ее декольте (в форме воинского каре), а белизну шеи искусно оттеняла узкая черная бархотка. В такие моменты, собираясь покинуть дом, она всегда хорошела, добрея. Иоганна приклеила над губою мушку и, мурлыча, повертелась перед зеркалами. Потом, глубоко задумавшись, она подвела у глаз стрелки, и теперь это сочетание стрелок с мушкою было негласным паролем для знатоков любви: "Вы можете быть со мною дерзким..." Громадное панье не позволяло матери пройти через дверь, она встала бочком и проскочила с писком, как мышь. Фике уснула и пробудилась ночью, встревоженная чужим смехом за стеною. В длинной рубашке до пят девочка соскочила с постели, тихо приоткрыла дверь в материнскую спальню. Первое, что она увидела при лунном свете, это длинный палаш драгунского офицера, затем разглядела и остальное. Фике справедливо решила, что увиденное ею следует скрывать от отца. А утром она заметила, что у матери появились лишние деньги, и мать очень быстро промотала их на всякие мелочи, против приобретения которых всегда так горячо восставал скупой отец...