Фаворит. Том 1. Его императрица
Шрифт:
– Достаточно, – сказал он, велев подавать карету. Мария-Терезия не ждала его сегодня, а ее муж, германский император Франц, растолковал Кауницу, что жена молится на гробах своих предков, умерших от оспы, – и это Франц сказал нарочно, чтобы позлить канцлера (который страшился и смерти и оспы). Однако, желая остаться вежливым, князь осведомился у Франца о драгоценнейшем здоровье его благочестивой супруги.
– Не знаю, – отвечал тот, нагло зевая. – Я ведь последнее время имею дело с нежной княгиней Ауэрспейг…
Пол залы разверзся, образовался страшный провал.
– А, это ты, канцлер! – басом сказала Мария-Терезия. – О чем ты мог говорить без меня с моим бестолковым мужем?
– Ваше печальное отсутствие мы старались заполнить здравой беседой о разнице показаний в градусниках Реомюра и Цельсия.
– Вот как? А умнее темы вы не нашли? Реомюр и Цельсий – злостные враги мира христианского, а их градусники – чтобы дьявола тешить. По-моему, – решила Мария-Терезия, – тут и говорить-то нечего: холодно – так знобит, а жарко – так потеешь. Иди в кабинет. А ты, Франц, останься, – велела она мужу. – И передай от меня своей княгине Ауэрспейг, что у нее шея как у цапли. При такой тонкой шее не нужно даже топора – все быстро делается садовым ножиком, каким обрезают на дереве лишние ветки…
В кабинете она сказала Кауницу, что молилась и плакала уже достаточно: теперь, наученная опытом борьбы с Пруссией, она забудет обо всем, что находится на севере, – ее внимание отныне приковано к Буковине, Сербии, Галиции и Болгарии:
– Дунайское устье должно быть нашим, и через Дунай мы вплывем сразу в Черное море…
Кауниц ловко увел ее мысли в сторону Польши.
– Римская империя, – доказывал он, – не может допустить, чтобы поляки избрали королем… поляка. На что же существуем мы, немцы? Великое несчастье, что умер наш друг Август Третий и вслед за тем умер его сын… простите, я забыл, отчего он умер.
– Зато я помню! Продолжай, канцлер.
Кауниц продолжал: Россия постепенно втягивается в наступательную политику. Екатерина пушками выбила из Митавы саксонского принца Карла, укрепив в Курляндии престол своего вассала герцога Бирона; Петербург дерзко насмехается над претензиями Дрездена к занятию польского престола, а патриоты Речи Посполитой слезно взывают к ее милосердию – просят военной помощи.
Мария-Терезия изучила свою секретную бухгалтерию:
– На производство скандала в Польше у меня есть не больше ста тысяч гульденов. Ты же сам знаешь, что на такие денежки можно купить лишь таратайку для метрессы Радзивилла. А без десяти миллионов (!) в польские дрязги нам лучше не соваться.
– Но патриоты польские просят от нас интервенции!
Матрона затрясла мощной грудью и плечами:
– Ты
На все уговоры отвечала резко: нет, нет, нет!
Тогда Кауниц развернулся в сторону Версаля: давление австрийской политики приведет к нажиму Франции на султана турецкого, а султан пускай давит на Россию. Еще со времен кардинала Ришелье Франция привыкла ослаблять Россию ударами в ее подвздошину – со стороны ногайских степей; руками крымских татар Версаль строил свою высокомерную политику.
Турецкий султан Мустафа III жил превосходно. Франция вооружала его эскадры пушками, Версаль слабжал его гарем гинекологами, и над Босфором гремели залпы, а в гареме уже плакали младенцы. Недавнее стечение планет небосвода было таково, что в полночь второго дня будущей недели следовало ожидать появления мудрейшего из султанов. Мустафа III спросил евнухов – кто из его жен ближе всего к родам?
– Ах, эта шалунья Зюльма? Так передайте французам, чтобы она родила точно в полночь второго дня следующей недели…
Гинекологам предстояла сложная задача! Но еще сложнее было положение великого визиря Рагиб-паши, которого султан вызвал в Сераль и, перебросив ему ногою шелковую подушку, объявил:
– Сядь, а я буду стоять перед тобой, пока ты не объяснишь мне, что за шум возник в Польше…
Рагиб-паша отвечал, что он (лично он!) никогда и ничего хорошего от женщин не ждал. Русская императрица Екатерина, конечно, баба сумасшедшая. Она хлопочет о коронации Понятовского только затем, чтобы потом выйти за него замуж.
– И сейчас она собирается ехать в Курляндию, чтобы от Бирона сразу же повернуть в Варшаву. Мне это секретное известие обошлось в триста пиастров, но я не жалею о потере ничтожных денег, зато счастлив донести правду о подлости русского Кабинета.
Мустафа III отсчитал ему только сто пиастров.
– Я по себе знаю, – сказал султан, – что если женщине чего-либо захочется, то помешать невозможно. Она успокоится лишь в том случае, если ее зашьют в мешок и бросят в воды Босфора. Но я уверен, что пока мешок не коснется далекого дна, женщина еще волнуется, – как бы ей утолить свои вожделения!
При этих мудрейших словах сам великий визирь, сам главный астролог, хранитель шубы султана, сторож султанского соловья и даже кормитель его попугая – все они дружно задвигали бородами, выражая осуждение слабой женской натуры. Рагиб-паша сказал султану, что французский посол маркиз Вержен умоляет допустить его до света очей, пронзающих весь небосвод мира.
– Пусть придет этот франк, – милостиво разрешил Мустафа III (послов других стран в Турции называли «собаками»).
Представитель Версаля на одном дыхании сообщил: