Фаворит. Том 2. Его Таврида

Пикуль Валентин Саввич

– Ну, спасибо, Александр Андреевич… удружил!

Потемкин понял: Безбородко будет ему союзен.

* * *

При дворе блуждали сплетни, будто Потемкин на деньги, отпущенные для новых городов, в родимом сельце Чижове строит сказочные дворцы с фонтанами и римскими термами, где и собирается жить, если карьера его оборвется. Многие верили в это. Верил и граф Румянцев-Задунайский…

Сегодня фаворит имел долгую беседу с маркизом Жюинье и его атташе Корбероном,

которые пытались доказать, что если Франция возьмется за выделку русской водки из астраханских вин, то это будет выгодно для России. Потемкин обернулся к Рубану:

– Вася, глянь-ка, сколько анкеров винишка своего паршивого французы продали нам в прошлом годе?

– Полсотни тыщ анкеров, ваша светлость.

– Хорошо. Вы, французы, можете гнать водку из наших вин, но в таком случае двадцать пять тысяч анкеров скостим.

– Франция потерпит убытки… так нельзя!

– Россия потеряет еще больше, если сглотает свою пшеничную да запьет ее вашей – виноградной. Вина в мире достаточно, чтобы всем нам спиться, но его не хватит, чтобы экономику выправить. Лучше уж мы продадим вам украинский табак.

– Посольство короля Франции, – заметил Корберон, – согласно покурить ваши табаки, чтобы сделать о них заключение. А сейчас поговорим о продаже вами конопли.

Конопля – главное сырье для корабельного такелажа.

– Вася, глянь, что у нас там с коноплей?

– В прошлом годе четыреста тыщ пудов ушло за границу за шестьсот тыщ рублев. Полтора рублика пудик! Грабят.

– Неурожай у нас, – взгрустнул Потемкин, – дожди тут были. Плохо с коноплей. Ежели два рубля пуд – согласны.

– Вы разорите нас! – воскликнул маркиз Жюинье.

– Мы согласны вместо конопли продавать флоту Франции пеньку, выделанную из той же конопли. Три рубля пуд!

– С вами трудно разговаривать, – сказал Корберон.

– А мне каково? Я ведь в этих делах не смыслю…

Все он смыслил! Иначе бы и не разговаривал. Но тихое возвышение Завадовского уже начинало разъедать его душу. А придворные исподтишка наблюдали за ним. Потемкин знал, что его не терпят, и, сохраняя важность, ему присущую, поглядывал на вельмож с высокомерием, как господин на вассалов. Однажды он навестил сестру Марью Самойлову.

– Гриша, – запричитала бабенка, – шептунов-то сколько. Обманывают тебя, да еще и осмеивают… Что ж ты добрых людей не собрал, одних врагов нажил? Да оглядись вокруг и уступи… Неужто все мало тебе?

– Деньги – вздор, а люди – всё, – отвечал он. – Ах, Маша, Маша, сестреночка славная… Ее можно и оставить. А на кого дела-то оставлю?

Потемкин всюду начал открыто высказываться, что Россия не одним барством сильна, что нельзя упования викториальные возлагать едино лишь на дворянство.

– Пришло время открыть кадетские корпуса для детей крестьянских и сиротинок солдатских, пусть будут офицеры плоть

от плоти народной… Рано мы забыли Ломоносова, рано!

По чину генерал-адъютанта, неделю он провел во дворце, навещая Екатерину. Однажды сказал ей:

– А дешперация-то у тебя уже не та, что раньше!

– Дешперации более шибкой не требуй, ибо дел стало невмоготу…

В караул Зимнего дворца заступила рота преображенцев. И заявился к нему Гаврила Державин – не зван не гадан.

– Чего тебе? – спросил Потемкин.

Стал поручик говорить о заслугах своих. Печалился:

– А именьишко мое под Оренбургом вконец разорено.

– Покровителя, скажи, имеешь ли какого?

– Был один. Да его Петька Шепелев шпагой проткнул. Это князь Петр Михайлович Голицын.

Потемкин омрачился. Скинул с ног шлепанцы.

– «Приметь мои ты разговоры…» Как дале-то у тебя?

Державин стихи свои читал душевно и просто:

Приметь мои ты разговоры,

Промысль о мне наедине;

Брось на меня приятны взоры

И нежностью ответствуй мне…

Представь в уме сие блаженство

И ускоряй его вкусить:

Любовь лишь с божеством равенство

Нам может в жизни сей дарить.

Потемкин расцеловал поэта с любовью.

– Слыхал? – спросил он Рубана. – Вот как надо писать. А ты, скула казанская, – повернулся он к Державину, – чего пришел? Или в полковники метишь?

– Да мне бы чин не повредил, – сказал Державин. – Опять же, если супругу сыскивать, как без чина к ней подойдешь?

– Будешь полковником… я тебя не оставлю.

Когда указ вышел из типографии Сената, Державин глазам своим не верил: стал он коллежским советником, что по «Табели о рангах» и соответствовало чину полковника.

Но дни Потемкина были уже сочтены.

* * *

Разом опустела его приемная, которую раньше наполняли люди и людишки, ищущие его милости, как собаки ласки, – это признак недобрый. Вот и сегодня навестили только два дурака, конъюнктур придворных не разгадавшие. Один дурак высказал дурацкое мнение, что он благороден и лишь потому беден.

– Не ври! – сочно отвечал Потемкин. – Еще не всякий бедняк благороден и не каждый богач подлец. Убирайся вон!

Второй просил у светлейшего вакантного места.

– Вакансий свободных нет, – сказал Потемкин. – Впрочем, повремени: скоро мое место освободится, так ты не зевай…

В разгар лета, желая испытать крепость чувств к нему Екатерины, Потемкин размашисто вручал ей прошение об отпуске:

– Слышано, что где-то Тезей оставил какую-то Ариадну. Но еще не приходилось мне читывать, чтобы Ариадна оставила своего Тезея… Воля твоя, матушка! Отпусти ради отдыха.

Екатерина проявила колоссальную выдержку.