Фавориты Екатерины Великой
Шрифт:
Вооруженный инструкцией Екатерины Орлов выехал из Царского Села 25 апреля 1772 года и направился с посольством на юг. Он ехал полный надежд. Успехи брата Алексея вдохновляли на смелые поступки. Пусть он не воевал на поле брани, не скакал впереди полка, но дипломатия не менее важная вещь на войне. После успеха в Москве в чумной баталии он надеялся и в Фокшанах одержать победу.
Орлов прибыл в Яссы, где размещался главный штаб русской армии и стал ждать развития событий. Вскоре его энтузиазм несколько поугас. Прошел май, наступил июнь, а турецкие послы все еще находились в Стамбуле – ждали изменения обстоятельств в свою пользу. Не дождались, и в конце июля прибыли в Фокшаны. С ними приехали представители Австрии и Пруссии. Орлов сразу заявил, что хотел бы вести переговоры без этих двух государств, посредники ему не нужны. Его заявление попросту не было услышано.
С
Надо еще учесть, что Румянцев и Григорий Орлов принадлежали, как говорили при дворе, к разным партиям. Орлов-Чесменский и Румянцев-Задунайский никак не могли поделить общую победу. Алексей Орлов неоднократно упрекал Румянцева в медлительности, нерешительности, а Румянцев невзлюбил победителя при Чесме уже за то, что он был братом фаворита. А уж сам Григорий Орлов был для Румянцева человек «случайный», как бы пустое место. Откуда-то возникла устойчивая легенда, что Орлов ехал в Фокшаны, чтобы оттеснить Румянцева, встать самому во главе армии и двинуться на Стамбул, то бишь Константинополь. Во всяком случае, Румянцев в эту легенду верил, а потому боялся Орлова и никак не помогал ему в мирных переговорах.
Две конференции прошли в пустых разговорах, дело ни на йоту не сдвинулось с мертвой точки. Орлов написал в Петербург, прося указаний. Никакого ответа. Тогда он прервал переговоры и уехал в Яссы, дабы ждать там дальнейших распоряжений. Горячий был человек, что и говорить, а дипломатия – вещь деликатная.
3 сентября пришло письмо от императрицы: «Ее величество одобряет решение Орлова и оставляет на его волю, если он еще в армии находится, продолжить вверенную ему негоцию по ее возобновлении и употребить себя, между тем, по его звании в армии под предводительством маршала Румянцева». В этом письме угадывается почерк Панина, он был горячим сторонником Румянцева. Но Орлов не продолжил «вверенную ему негоцию», он вдруг все бросил и уже 21 августа поскакал в Петербург.
Все исследователи в один голос пишут (и я с ними согласна), что главным побуждением к столь странному поступку были дошедшие сведения, что императрица в его отсутствие, а оно длилось почти четыре месяца, «перенесла свое расположение на другой предмет». Во дворце рядом с государыней словно ниоткуда появился конногвардейский поручик Васильчиков. Это был серьезный удар, который, с точки зрения Орлова, ни с турками, ни со всей этой дипломатической возней не шел ни в какое сравнение.
Панин писал Обрезкову, который теперь один должен был присутствовать на очередном конгрессе с турками: «Сердечно сожалею, мой любезный друг, о настоящем вашем положении, видя из последних донесений ваших, что новозародившееся бешенство и колобродство первого товарища вашего (читай – Орлова) испортили все дело». Далее он уверяет Обрезкова, что императрица относится к нему по-прежнему хорошо и все понимает, а сам Панин надеется, «что вам не будет больше нужды его (Орлова) мечтательные мысли столь уважать, как прежде, ибо его случай совсем миновался». Были, были «мечтательные мысли» – это воздушные замки Екатерины о спасении христианского мира с помощью русского оружия. Орлов всегда был рупором императрицы, и защищал эти идеи со всем страстностью, недаром в каком-то разговоре Орлов грозил Румянцеву виселицей, да ведь чего не выкрикнешь в запальчивости! А здесь и мысли предала, и со двора выгнала.