Фаза ингибиторов
Шрифт:
Обеспокоенный вопросом женщины, я снова взглянул на капсулу.
– Я бы сказал, что это вполне по-людски. Ты вовсе не обязательно должна была знать хоть кого-то из летевших на том корабле. На «Салмакиде» многие из нас путешествовали в одиночку, не контактируя с другими пассажирами. Мы толком не знали друг друга, пока не основали поселение.
– А теперь?
– Мы стали общиной. Семьей из пяти тысяч человек. Есть свои различия, как и в любой семье, и порой весьма серьезные. Но нас связывает чувство единства и взаимопонимания, ощущение нашей хрупкости. Можешь называть это любовью. Чтобы выжить, приходится заботиться друг о друге. Без любви и поддержки наших сограждан каждый из нас крайне уязвим. Вместе, когда
– Думаю, ты очень хороший человек, Мигель де Рюйтер, если оставил свою семью и прилетел сюда ради меня.
– В таком случае ты ошибаешься.
– Ты рисковал жизнью, разлучился с любимыми, и все ради одной пассажирки, которую даже не знаешь.
Я был только рад, что она не видит, как напряглось мое лицо.
– Я делал свою работу.
Глава 2
Еще через шесть недель я вернулся домой.
Когда я вышел из гибернации в нескольких часах пути от Михайлова Дня, шаттл уже тормозил в последний раз. Извещать о моем прибытии не было никакого смысла – в течение всего пути за мной следили апостолы, они предупредили Солнечный Дол о моем неминуемом возвращении. Даже без апостолов датчики Михайлова Дня зафиксировали бы мой корабль и установили, что я не имею никакого отношения к волкам. Если бы меня сочли некоей иной угрозой – объектом человеческого происхождения, чересчур заинтересовавшимся Михайловым Днем, – я был бы уже сбит нашими оборонительными рельсотронами.
То, что я все еще жив, означало, что меня опознали как своего.
Когда перегрузка упала в достаточной степени и я смог двигаться, я вернулся к пассажирке и убедился, что с ней все в порядке. Она пребывала на прежнем уровне криосна – как и в тот момент, когда я сам ушел в гибернацию. Инея на ее окошке чуть убыло, черты лица стали различимее. Бледное, бескровное, оно походило на белую бумажную маску. Глаза с темными кругами были закрыты, губы плотно сжаты; на лице застыло выражение безмятежного покоя. Мне вспомнилась виденная когда-то картина, изображавшая плавающую в воде утопленницу.
Я вернулся в рубку, готовясь посадить шаттл.
Михайлов День – голая глыба размером больше Марса, но меньше Земли. Не считая короткого периода заселения людьми, он был обречен на необитаемость. На нем отсутствовала атмосфера, не было морей и ледяных шапок. За всю его крайне короткую жизнь никакие жидкости не проливались на его поверхность и вряд ли могли пролиться в будущем: злые солнечные вспышки на Михаиле изгнали из его планетной системы все животворные химические соединения, причем навсегда. Поэтому Михайлов День вполне устраивал нас в качестве укрытия. Постоянная бомбардировка метеоритами превратила его поверхность в хаос перекрывающихся кратеров, обеспечив естественную маскировку для наших наземных сооружений, пусковых установок и служебных шахт. Каждый метеорит отдавал часть своей кинетической энергии коре планеты, едва заметно повышая ее температуру. Со временем этот температурный фон послужил камуфляжем для нашей собственной деятельности, производящей тепло. Вдобавок кора звенела как колокол, что весьма затрудняло обнаружение человеческого присутствия посредством дистанционной сейсмографии, сканирования поверхности лазером или радаром. Постоянный фон был таков, что нашим сейсмофонам приходилось тяжко трудиться, чтобы отделить сигнал от шума. Дополнительное прикрытие обеспечивал пылевой диск, в котором Михайлов День парил, а когда на Михаиле происходила очередная вспышка, мы старались замаскировать ею старт корабля или передачу сигнала.
Нельзя сказать, что все это было абсолютно надежно и достаточно просто. Мы прилетели на Михайлов День не для создания колонии,
Через каждые несколько лет случались кризисы. Иногда они носили политический характер, как было с Рюриком Тэйном. Иногда они были обусловлены нехваткой ресурсов, отказом систем, цепью случайностей. Иногда, как с нынешней пассажиркой, речь шла об экстренной ситуации, вызванной чем-то, обнаруженным апостолами. Этот последний кризис мы пережили, избежав того, чего больше всего опасались. Хотя пришелец-человек представлял для Солнечного Дола серьезную угрозу, в наших силах было ее нейтрализовать. Когда-нибудь апостолы увидят у входа в пещеру тень, похожую на волчью, – но не сегодня и, вероятно, не в этом году. Нам снова повезло, и в этом везении я сыграл свою небольшую роль.
Шаттл быстро снижался хвостом к земле. Каждый раз приходилось нервничать, дожидаясь, когда дно кратера в последний момент скользнет в сторону и позволит кораблику опуститься в подземную шахту.
Солнечный Дол впустил меня. Двигатели смолкли. Шаттл покачнулся на посадочных опорах и замер. В шахте не бывало воздуха, если только не требовался ремонт, но из стены выдвинулся герметичный переходной мостик, и вскоре навстречу мне по прозрачной трубе выбежал закутанный в овчинный тулуп Морган Валуа; за его спиной болтался дыхательный ранец.
– Да ты счастливчик, де Рюйтер.
– И в чем же мое счастье?
Открыв ранец, Валуа достал бутылочку и, откупорив, протянул мне. В ноздри ударил тяжелый запах, начало жечь в глазах. Уже чувствуя, как увядают клетки в мозгу, я сделал вежливый глоток ради дружбы. Я понятия не имел, что в бутылке и где Валуа это раздобыл, но подобное пойло появлялось лишь по исключительно редким случаям.
– Тебе еще предстоит прочитать собственные некрологи. Пожалуй, в них ты выглядишь не так уж плохо.
– Я вроде живой.
– Теперь-то мы знаем. Собственно, знаем уже три недели, с того момента, когда ты появился в сети слежения. Но уже успели написать некрологи и размножить, и теперь слишком поздно что-нибудь предпринимать. – Он прищурился, сверля меня взглядом. – Почему, во имя Михаила, ты не вышел на связь?
– Не видел необходимости. Апостолы никогда бы меня не потеряли.
– И тем не менее. Сам знаешь – система небезупречна. Собственно, если апостолы иногда теряют наш корабль, это даже хорошо. Это значит, что меры по маскировке не столь уж бессмысленны. – Он нервно провел рукой по лбу. – К тому же, пока тебя не было, у нас с апостолами… в общем, были проблемы.
– Проблемы?
– Не важно. Скоро все исправится. А вот что теперь будет с твоими семейными отношениями, даже предположить боюсь.
– А что такое?
– Для Николя и Викторины это стало настоящим адом.
– О господи! Хочешь сказать, они все эти недели были убеждены, что меня нет в живых?
Валуа забрал бутылку и вернул в свое священное хранилище. От его добродушного выражения не осталось и следа.
– Николя оберегала Викторину как могла. Естественно, цеплялась за надежду, что ты жив, но ближе к концу даже она перестала верить. – Он покачал головой, и в голосе зазвучала осуждающая нотка. – Незачем было подвергать нас столь жестокому испытанию, Мигель. Если там случилось нечто такое, из-за чего тебе пришлось задержаться, вполне мог бы и сообщить.