Федька Богдан
Шрифт:
Корреспондент, молодой парень в болотных сапогах, покуривал, сидя на пеньке. Рядом с ним лежал на земле велосипед. Газетчик ездил по колхозам, в лесочке присел отдохнуть, и тут на него напоролся Федька. Сперва Федька порасспросил встречного, как и что, кто он, откуда и зачем, а потом принялся сам рассказывать.
— На новостройку какую-нибудь твоя мать поехала? — спросил корреспондент.
— Ага! Конешное дело, на новостройку.
— И много народу отсюда завербовалось? Как же мы не слыхали ничего? — Попыхивая папиросой, корреспондент
— Забыл я, сколько народу, — недовольно сказал Федька. — Это у вас что через плечо висит? Фотоаппарат? Вы хорошо на карточки снимаете? Жаль, что мамка уже уехала, а то бы вы ее щелкнули на карточку, верно?
— Почему же? Конечно, щелкнул бы. А как называется стройка, куда твоя мать поехала?
— Так уж точно я названия не помню, — солидно ответил Федька. — Только знаю, что стройка преогромная. Электростанции и дома будут. И сады заодно разобьют. Яблоков там вырастет, груш — сила! А рыба в тамошних реках знаете какая? С бревно!
Корреспондент пристально взглянул на Федьку, на его раскрасневшееся от возбуждения лицо.
— Как фамилия твоей матери, мальчик?
— Титовы наша фамилия. Там даже золото всюду находят, вот куда мать поехала!
— Титова? Не слыхал… — Корреспондент спрятал в карман блокнот. — Ну, будь здоров! — Он сел на велосипед и уехал.
А Федька еще посидел на пеньке, распаленный собственным рассказом. Почему бы матери в самом деле не поехать на Дальний Восток? Или на вершины Кавказских гор, на самые пики? Раз уж все равно уехала.
Хорошо было поговорить о матери. С чужим, пришлым человеком можно. А со своими деревенскими — нельзя. Стоило заговорить о матери, как все сейчас же начинали говорить о плотнике.
В школе ребята только поглядывали на Федьку и шептались: учительница строго-настрого запретила к нему приставать. Но после уроков на улице к Федьке сейчас же подступали, особенно девчонки:
— Мать твоя с плотником уехала, да?
— Что ж плотник с матерью тебя с собой не взяли?
С искаженным лицом он кидался на девчонок с кулаками. Но все время ругаться и драться было тошно, поэтому чаще он просто убегал, играл и скитался один. Домой приходил только учить уроки, есть и спать. Клава старательно кормила его, обстирывала, в избе прибрала, надраила добела пол, повесила чистые занавески. «Хозяйкой себя выставляет!» — злился Федька. Почему-то ему было обидно, что в избе чище, чем при матери. Изредка Клава заводила разговор:
— Тетка Прасковья говорит, что, может, не так это и плохо, что она уехала. Может, она жизнь свою устроит. Человек он, говорят, непьющий…
— Замолчи, дура! — кричал Федька.
— А что она с тобой не простилась, так торопилась очень. Они враз порешили…
Федька начинал во все горло петь или опрометью выскакивал из избы.
Как-то Федька зашел к агроному тете Оле. Может, приехали уже бабушка с Сергунькой? Тетя Оля и ее муж, зоотехник, наспех обедали. Федьку пригласили за стол, и он тоже поел макарон с маслом, попил молока.
—
У всех на уме была только посевная и больше ничего. Но хоть и за то было спасибо тете Оле и ее мужу Константину Ивановичу, что про мать они Федьку не спросили совсем.
К Федьке с Клавой частенько захаживал Николай. Вскоре ему предстояло закончить техническое училище и получить назначение на работу. Николай починил поросячий хлев, поправил крыльцо, кое в чем помогал по-соседски. Ничего тут не было особенного.
Но вот однажды, заскочив под вечер в свою избу, Федька застал Клаву с Николаем в обнимку. Они стояли спиной к двери и не слышали его шагов.
Делом одной секунды было налететь на них, вцепиться в Николаевы брюки, замолотить кулаками куда попало.
— Очумел ты? — Николай растерянно отрывал от своих штанов Федькины пальцы.
— Паскуда! — вопил Федька на сестру. — А ты проваливай, чтоб тебя…
Поток ругательств вогнал Николая в бурую краску. Клава зарыдала, уткнувшись в ладони. Опомнившись, Николай, высокий, широкоплечий, надвинулся на Федьку, обхватил его одной рукой, крепко прижав Федькины руки к бокам, другой зажал ему рот.
— Слушай, что я тебе скажу! Я твою сестру уважаю и… никогда ничего худого ей не сделал. И не сделаю. Я человек честный! А ты, свиненок, в нашу любовь залазишь! И, можно сказать, плюешь… нам в душу!
Клава громко всхлипнула. Лицо Николая стало страдальческим.
— Вообще ты мал и глуп! И… просто жаль тебя отколошматить, а следовало бы за такую пакость. Кусаться не вздумай — получишь!
Федька мычал и тщетно пытался уцепить зубами Николаеву ладонь. Николай разжал руку, отпустил Федькин рот, вытер ладонь о брюки.
Федька отскочил, весь взъерошенный, со стиснутыми кулаками. Глядя исподлобья на сестру, пригрозил хрипло:
— Смотри у меня! Думаешь, мамка уехала, так на тебя и управы не найдется?
Ноздри Николая слегка раздулись.
— А ты еще, Клава, страшишься! Да с двумя такими защитниками, как мы с Федькой, нипочем не пропадешь — факт!
Глаза его смеялись. Федька возмущенно повернулся к нему спиной.
— Пойдем, Коля, я тебя до калитки провожу, — тихо сказала Клава.
Занятия в школе окончились. С хорошими отметками Федька перешел во второй класс. Учить уроки уже не надо было, погода стояла отличная, и он дотемна носился по улице, пропадал в лесу и на речке вместе с ребятами. О матери и плотнике ребята не говорили. Видно, забыли. Федька и радовался, что к нему не пристают, и грустно ему было: так быстро забыть отъезд его мамки, будто это что-то совсем неважное! Но вдруг выяснилось, что не забыли ребята, а запретили им об этом судачить…