Фельдмаршал Борис Шереметев
Шрифт:
Они остановились вместе близ помоста: две телеги и гетман. На передней сидел Кочубей. Мазепа подъехал к нему, сказал с издевкой:
— С прибытием тебя, тестенек.
Кочубей молчал. Он уже отрешился от жизни и не хотел тратить ни слов, ни сил на пустое. Силы понадобятся там, на колоде, под топором. Он словно и не видел Мазепу, и даже толпу не видел.
Гетман проехал ко второй телеге, где сидел в оковах Иван Искра. Именно его, полковника Полтавского полка, хотел иметь Мазепа своим сторонником. Не вышло.
— Гляди, гетман, оскользнешься. И я тому буду поспешествовать.
Но вышло по-иному, торжествовал ныне гетман.
— Ну что, Искра, кто из нас осклизнулся? — спросил Мазепа, подбоченясь.
Но тут Искра, у которого после пыток почти не осталось зубов, напрягся и плюнул изо всех сил в Мазепу, плюнул, словно выстрелил. Целил влицо изменнику, но плевок не долетел (гетман сидел на коне), а попал ему на грудь, на его белоснежный жупан, почти рядом с орденом Андрея Первозванного.
И кровь, которой уже две недели отхаркивался полковник, алым пятном расплылась на жупане Мазепы.
— Ах ты, скотина! — вздыбился в стременах гетман и ожег плетью лохматую голову Искры.
Но тот даже и глазом не моргнул, и не потому, что вытерпел кое-что пострашнее, а потому, что не хотел показать свою слабость перед ненавистным человеком.
— Этого! — вскричал гневно Мазепа, указывая на Искру. — В первый черед этого!
Гетман был так взбешен, что хотел нарушить порядок казни, по которому полагалось хотя бы для проформы объявить с помоста вины преступников.
— Иван Степанович, — тихо напомнил Бурляй, — надо ж вины зачитать.
Мазепа с Бурляем проехали на место, оставленное им казаками перед помостом. И когда Кочубей и Искра стали медленно подниматься по ступеням на помост и толпа казаков во все глаза смотрела на них, гетман, покосившись украдкой на красное пятно на груди, стал тереть его рукавом. Но это не помогло. Более того, окровенился обшлаг рукава.
— Сволочь! Скотина! — ворчал Мазепа.
Над написанием «вин» злодеев Мазепа трудился едва ли не целый день. И сейчас их читал с помоста младший писарь громко и значительно:
— «…а той злокозненные враги государевы, умышлявшие злые дела на нашу гетманщину, на Русь Великую, и подстрекавшие других к неповиновению законным правителям, а также сулившие наши земли врагам отечества…»
Ах, как злорадствовал Мазепа, сочиняя эти строчки, обвиняя несчастных в том, что сам собирался сделать. Понимал злодей, что этими словами не только оскорблял казнимых, но и продолжал для них пытку не менее страшную, чем дыба.
Поп, взобравшийся на помост, быстро благословил смертников, пробормотал молитву. Отступил в сторону.
Первым повалили на колоду Искру, как и велел гетман, даже с народом проститься не дали. Глухо ударил топор, скатилась голова отважного полковника и, кувыркнувшись раз-другой,
Кочубею дали проститься с народом. Он поклонился на все четыре стороны, но ничего так и не сказал. А ведь полагалось прощение себе просить.
И вскоре голова его легла рядом с полковничьей, но смотреть стала не в колоду — в небо.
Отчина! Что же ты позволяешь творить с лучшими сынами твоими?! Отчего ты не разверзнешься под предателем, а награждаешь и славишь его?!
Молчишь?
Ну и я помолчу.
Глава четвертая
ГОЛОВЧИНСКИЙ БОЙ
Как ни спешил Петр к первому бою, но опоздал к нему. Реляцию {203} о нем получил в пути.
— Кто писал? — спросил посыльного, разрывая пакет.
— Фельдмаршал и светлейший, ваше величество.
«Раз вдвоем одну бумагу сочиняли, значит, помирились два медведя в одной берлоге, — подумал Петр. — Дай-то Бог».
А рассорились светлейший князь с графом из-за кавалерии. Меншиков, командуя ей, желал полностью отделиться от пехоты и наносить удары неприятелю с тыла самостоятельно. Шереметев считал такое разделение опасным, ибо сие оставляло пехоту без прикрытия. Сыр-бор разгорелся до того, что Шереметев стал грозиться отставкой.
Царь надеялся, что князя с графом примирит военный совет, хотя сам более склонялся на сторону фельдмаршала. Но как ни странно, «натянул светлейшему нос» с его кавалерией король шведский, чем в немалой степени способствовал примирению высоких спорщиков.
Карл инсценировал подготовку к переправе через Березину у Борисова, да столь искусно, что даже сами шведы поверили, что там она и будет. Где уж было не ошибиться светлейшему. Он собрал свою кавалерию под Борисов, заранее предвкушая рубку у переправы. А Карл переправился много южнее.
Конфуз этот дошел до Петра, и он в письме, слегка пожурив фаворита, наказал: «Пусть сие станет тебе добрым уроком, впредь не давай себя на мякине обманывать».
И вот первый серьезный бой с Карлусом.
«…конницей атакуя, мы неприятеля многажды с места сбивали, и, если б прибывшему сикурсу было где оборот сотворить, неприятельское войско могло б все разориться…»
— Ай да молодцы! — не удержался Петр от восклицания.
«…но, не желая без вашего величества учинять главную баталию, полки без всякого урона отошли, нанеся шведу потерь вдвое больше нашего. И королю утехи мало с сей баталии, кроме уступления места».
— Ай молодцы! — повторил Петр, закончив чтение, и обратился к посыльному: — Ты, братец, немедленно поскачешь обратно. И передай, что я всех их желаю видеть в радости и здоровье. И скоро буду сам. Бери свежих коней и скачи.