Фельдмаршал должен умереть
Шрифт:
— Я и не собираюсь обвинять вас в убийстве из зависти. Я всего лишь говорю о зависти, о том, что Роммеля вы воспринимали как своего более удачливого соперника, поскольку тоже бредили фельдмаршальским жезлом.
— Не скрою, немного завидовал. Это последний чин, который способен получить любой из генералов. Как можно не бредить о короне, когда она уже парит над твоей головой? Тут уже или секира, или корона. Всё зависит от случая. Фюрер вполне мог заменить мною, генералом пехоты, любого из своих фельдмаршалов, любого из командующих группой армий. Надеюсь, после этого признания
— Не стану, — просто и убедительно заверила его Альбина. — Ни вредить, ни помогать. Как не стану когда-либо впредь открывать перед вами свою спальню.
— Ну, на это я, собственно, и не рассчитывал.
— Предусмотрительно. Вы сегодня же оставите мою квартиру и поищете себе другое жилье.
Бургдорф приподнялся, очумело посмотрел на женщину, которая только что подарила ему несколько умопомрачительных минут утренней нежности и, ничего не сказав, принялся одеваться.
— Может, вы всё же объясните, что произошло? — спросил он, оставляя спальню, в которую был допущен только один раз, чтобы затем навсегда быть изгнанным оттуда. — Вы чем-то обижены?
— Никаких обид. Просто я действительно мечтала о вас как о своем генерале, который, конечно же, мог бы стать фельдмаршалом. Для этого я подключила бы своего шефа, который дружен с Борманом и с Гиммлером; подключила бы всех остальных, необходимых нам… И меня вовсе не пугало то обстоятельство, что вы завидовали Роммелю. Наоборот, это воодушевляло. Не могу терпеть рядом с собой мужчину, который ни к чему не стремится, не пытается сравниться в славе с Ганнибалом или ещё кем-то там. Вот почему соперничество с Роммелем, Рундштедтом, Манштейном лишь вдохновляло бы меня. То есть вполне смогла бы воспринять вас как соперника Роммеля, пусть даже потерпевшего в этом соперничестве поражение. Но никогда не смогу смириться с вами как с убийцей Роммеля.
— Это я, по-вашему, убийца Роммеля?!
— Как с соперником и завистником — да, но как с убийцей Роммеля, а именно им вы и войдёте в историю этой мировой войны, — никогда! Для меня, женщины, всегда мысленно видевшей себя рядом с кем-то из сильных мира сего, это выглядело бы крайне унизительно. Всё, генерал Бургдорф, всё, не смею вас больше задерживать!
«Привкус, говорите, малиново-жасминный»?! — мрачно ухмыльнулся про себя Бургдорф, сознавая, что сегодня на рассвете он потерпел одно из самых сокрушительных в своей жизни поражений. После которого самый раз раскусить одну из ампул, изобретённых специалистами «гестаповского мельника».
Знал бы этот дегустатор из Парижа, знаток всех запахов, вкусов и привкусов, насколько горьким становится привкус поражения, нанесенного тебе красивейшей из женщин, каких только пришлось познавать в своей жизни! А он — «привкус малиново-жасминный»! Господи, да это же привкус райского яблока, преподнесенного тебе за неимением поблизости библейской змеи, обычным лампасным иудой!
— Внешне вы напоминаете мне Еву Браун, — бросил он на прощание. — Но только внешне, потому что Браун более благоразумна.
— Я и сама знаю, что внешне, и не только, напоминаю рейхсналожницу
«Странно, — подумал Бургдорф, посмотрев на Альбину плотоядным взглядом. — То, что можно прояснить двумя словами, женщина темнит уже добрых полчаса. Но дело не в этом. Кто бы мог предположить, что для того, чтобы спальня смазливой вдовушки наконец-то открылась, нужно было всего лишь извести ядом одного из лучших фельдмаршалов Германии?!»
51
Встреча с оберштурмбаннфюрером фон Шмидтом была предельно короткой. Когда Скорцени появился на квартире, барон уже прождал его более часа и заметно нервничал, не понимая, зачем его заманили в эту мрачную обитель — с двумя черными ходами, низким потолком и окнами-бойницами, очень напоминавшими амбразуры средневековой крепости.
Он был равным Скорцени по чину, но когда тот наконец появился, фон Шмидт вытянулся перед ним так, как не вытягивался ни перед Роммелем, ни перед Гиммлером. Никогда он еще не осознавал себя стол незащищенным, как сейчас, оказавшись один на один с этим угрюмым, с исполосованным шрамами лицом, громилой.
— Кажется, вы хотели видеть меня, оберштурмбаннфюрер? — взорвался хрипловатым рыком первый диверсант рейха после убийственной паузы, во время которой барон чувствовал себя так, словно это молчание палача, колдующего над петлей, что вот-вот набросят ему на шею.
— Извините, господин оберштурмбаннфюрер, вышло какое-то недоразумение… Хотя в общем-то… — так и не решился барон напомнить Скорцени, что прибыл в Берлин по его личному приказу.
— В этом-то и заключается ваша ошибка, барон фон Шмидт, — не давал ему опомниться обер-диверсант рейха. — Страстное желание увидеться со мной должно было преследовать вас с тех пор, как вы погрузили сокровища известного вам фельдмаршала на морское дно у побережья Корсики.
— Но ведь я никогда не стал бы возражать против нашей встречи, — совершенно опешил фон Шмидт. Всегда самоуверенный и неописуемо наглый, он представал теперь перед начальником диверсионной службы СД, как безвольный тыловик — перед фронтовым генералом.
— Где карта?
— Простите…
— Это непростительно, оберштурмбаннфюрер. Я спросил вас, где карта, на которую нанесены места погребения африканских сокровищ Роммеля.
— Со мной её нет.
— Именно поэтому я и спрашиваю, где она, — налился металлом голос Скорцени.
— Господин оберштурмбаннфюрер, — наконец-то начал приходить в себя фон Шмидт, — о карте клада вам лучше переговорить с рейхсфюрером СС Гиммлером. Согласно его приказу я не имею права предъявить её кому бы то ни было. Никому, кроме самого рейхсфюрера СС Гиммлера.
— Вы совершенно не вовремя озадачили меня, барон. Что с вашей стороны весьма неосмотрительно.
— Поверьте, даже вашему непосредственному начальнику, доктору Кальтенбруннеру, пришлось отступить, когда он узнал о приказе рейхсфюрера.