Фельдмаршал должен умереть
Шрифт:
— В Берлин, — машинально ответил Эрвин.
— Без вещей?
— Собственно, в Берлин мне предстоит отбыть чуть позже, — пробормотал фельдмаршал, чувствуя, что запутывается в своих объяснениях. — Сейчас я всего лишь провожу господ генералов. Они торопятся. Мы немного проедемся в машине, посмотрим окрестности. Всего несколько минут.
— Всего лишь несколько минут, — подтвердил Бургдорф, переглянувшись с Майзелем.
Они прекрасно понимали., что фельдмаршалу следовало бы дать несколько минут для прощания, но в том-то и дело, что это прощание нужно было как-то мотивировать, а к этому ни себя, ни Лиса
Неизвестно, как бы каждый из этих четверых повел себя в поисках выхода из этой странно затянувшейся сцены прощания, если бы наступившее молчание не было разорвано резким телефонным звонком. Аппарат находился здесь же, в гостиной, в небольшом полукруглом углублении, которое с внешней стороны было обозначено декоративной башней. Но понадобилось несколько напряженных мгновений, чтобы из всех, кто с удивлением и нерешительностью смотрел на телефон, к нему решилась подойти хозяйка поместья.
— Здесь Люция Роммель, — молвила она, не отрывая взгляда от уже сделавшего несколько шагов в её сторону мужа. — Слушаю вас, штандартенфюрер. Да, генералы Бургдорф и Майзель всё ещё у нас в доме. Почему до сих пор гостят? Не знаю, но мы рады были принять их.
— Это ещё кто такой?! — довольно громко проворчал адъютант Гитлера, вопросительно глядя при этом на «героя Африки». Ему явно не нравилось, что кто-то там интересуется его присутствием в Герлингене. Однако Эрвин в это время с надеждой смотрел на трубку в дрожащей руке супруги.
— Да, вместе с фельдмаршалом они собираются куда-то уходить. Этого я не знаю, очевидно, в Берлин. Впрочем, передаю трубку самому фельдмаршалу.
Не успела она произнести это, как Роммель буквально метнулся к телефону, выхватил трубку, проговорил: «Здесь фельдмаршал Роммель», однако ответа не последовало, и все попытки фельдмаршала как-то оживить телефонную связь ни к чему не приводили.
— Кто это был? — спросил он Люцию и, не дожидаясь, пока взволнованная женщина ответит, почти в ярости повторил: — Я спрашиваю, кто это звонил?!
— Полковник С С Брандт.
— Который из Брандтов? Адъютант Гиммлера?
— Адъютант, адъютант, — растерянно кивала небольшой, со взбитыми седеющими волосами, головкой Люция-Мария.
— Тогда почему ты сразу же не сказала, что звонил адъютант Гиммлера?! — почти взорвался он, набрасываясь на жену так, словно телефон умолк исключительно по её вине. — Почему сразу же не позвала меня?
— Вы же видели, фельдмаршал, — почему-то обратилась к нему супруга на «вы», — что я не успела сделать это. Точнее, позвала именно тогда, когда наступил соответствующий момент.
— Какой еще «соответствующий момент»?! Он уже давно наступил.
— И что конкретно он вам сказал, этот адъютант Гиммлера? — вмешался в их стычку Бургдорф.
— Как вы могли слышать, поинтересовался, находитесь ли вы и господин Майзель в нашем доме. Насколько я поняла по его тону, он был недоволен тем, что вы задерживаетесь у нас, но я объяснила…
— Ваши объяснения мы слышали, — прервал её адъютант фюрера. — Повторите слово в слово всё то, что говорил штандартенфюрер.
— Когда я сказала, что вы отправляетесь в Берлин, он спросил: «В Берлин?! В какой ещё Берлин?!», и всё, повесил трубку.
— С чего это вдруг он занервничал, этот штандартенфюрер Брандт? — подал голос доселе
— Это не он, это Гиммлер занервничал, — объяснил ему фельдмаршал. — Знать бы, с чем это связано.
— Очевидно, с тем, что он только что беседовал с фюрером, — произнёс Бургдорф, внимательно изучая носки своих сапог. — И потребовал доложить, как у нас дела. Вот только дела у нас пока что никак, разве что Гиммлер сумеет обнадёжить фюрера.
— Значит, вы прибыли сюда по приказу Гиммлера? — спросил Роммель.
— Мы уже всё объяснили вам, господин фельдмаршал, — неожиданно жестко отреагировал Бургдорф. — Остались кое-какие детали, которые мы обсудим на свежем воздухе или в машине.
— Что-то здесь не то, Эрвин, — резко покачала головой Люция. — Эти господа что-то скрывают от тебя. Они что-то задумали. Немедленно позвони Гиммлеру или самому фюреру.
— Вот этого я бы вам, господин фельдмаршал, делать не советовал, — ступил Бургдорф в промежуток гостиной между Роммелем и телефонным аппаратом. — Искренне не советовал бы, из самых дружеских побуждений. Пусть всё идет тем чередом, который мы уже определили.
— Тем более, тебе нужно позвонить, Эрвин, слабеющим голосом настаивала Люция.
— Это не вам решать, фрау Роммель! — прикрикнул на неё Майзель. — Не вам. Предоставьте решать фельдмаршалу и нам, что делать, кому звонить и как вести себя. Так будет лучше для всех, особенно для вас и вашего сына.
Люция аристократически вскинула подбородок и уже готова была поставить наглеца на место, но, взглянув на мужа, вдруг встретилась с его совершенно потускневшим взглядом. Это уже был не тот властный полководец, каким она привыкла видеть его в кругу генералов и старших офицеров. Вместо того, чтобы отчитать Майзеля как младшего по чину, а возможно, и выставить его из дома, фельдмаршал едва слышно проговорил:
— Выйдите, Бургдорф, нам хоть немного нужно побыть наедине.
— Только не тяните, Эрвин, — сухо и жестко предупредил его генерал. — Мы и так затянули всё это до крайнего неприличия. Того и гляди, у фюрера лопнет терпение.
— И что тогда? — с вызовом поинтересовался Роммель, словно бы вспомнив, кто он таков в иерархии рейха.
— Не советую идти тропой тех, кто подводил итоги своих бренных дней в подземельях Главного управления имперской безопасности на Принц-Альбрехтштрассе да на крючьях тюрьмы Плетцензее, [23] — угрожающе проговорил Бургдорф, буквально выталкивая перед собой за дверь Майзеля. — Тех, чьи семьи превратились теперь в семьи предателей рейха со всеми вытекающими из этого последствиями. Не советую! Если в своих африканских песках вы разучились понимать ситуацию с полуслова, приходится говорить вот так, открытым текстом. Уж извините, фрау Роммель.
23
Арестованных в штабе армии резерва на Бендлерштрассе отвозили для допросов в подземелья Главного управления имперской безопасности, расположенного на Принц-Альбрехтштрассе, а затем казнили на вбитых в стену крючьях тюрьмы Плетцензее. — Примеч. авт.