Фельдмаршалы Победы. Кутузов и Барклай де Толли
Шрифт:
Поступая так, Кутузов не только избегал риска, но еще более удлинял коммуникации Наполеона, еще дальше отрывал его армию от тыла, с одновременным усилением своих войск за счет сближения с резервами и изысканием более подходящей позиции для сражения. Словом, Кутузов продолжал начатое Барклаем «скручивание гигантской пружины русской армии».
Между тем в донесении царю он дипломатично писал: «Прибыв к армии, нашел я оную в полном отступлении, и после кровопролитных дел, в Смоленске бывших, полки весьма некомплектными».
По Петербургу же пошли слухи о том, что решение сие Кутузов принял по настоянию начальника главного штаба своего генерала Л. Л. Беннигсена, человека, враждебно настроенного по отношению к Барклаю, дважды изгоняемого им из действующей армии и ныне мстившего ему за это.
Что же касается Михаила Богдановича, то у него возникли
60
Заметим, что, по мнению многих исследователей, несмотря на кажущуюся общность, стратегия Кутузова не была идентична стратегии Барклая де Толли.
Кутузов противопоставил Наполеону, стремившемуся решить участь войны в одном генеральном сражении, свою концепцию ведения войны. Суть ее заключалась в проведении ряда последовательных сражений с организацией активной обороны и сложных маневров, с переходом войск в последующем в решительное контрнаступление.
Арьергард армии, где постоянно пребывал он, вел беспрерывные бои, сдерживал наступление французского авангарда, наносил дерзкие контрудары, отступая, чинил всевозможные препятствия на путях продвижения недруга. Так продолжалось до 3 сентября 1812 года, пока 1-я и 2-я Западные армии не вышли к селу Бородино. Здесь, на Бородинском поле, решено было дать первое генеральное сражение Наполеону.
Итак, отныне все внимание россиян приковано было к селу Бородино, где решалась судьба войны и участь отечества. Теперь все уповали не только на мудрость нового вождя и многоопытность первого и второго командующих, [61] но и на храбрость русских воинов.
61
Так именовали в народе командующего 1-й армией Барклая де Толли и командующего 2-й армией Багратиона.
Не вникая в детали замысла противоборствующих сторон, отметим лишь, что место, выбранное для сражения под Бородино, было удачным. Готовясь к схватке с численно превосходящим противником, Кутузов использовал для этого выгодные условия местности. Позиция простиралась на возвышенности, что давало не только хороший обзор, господствующее положение, но и возможность эффективного огня артиллерии. Пересеченная местность и река Колоча ограничивали маневр и создавали трудности неприятелю.
Напротив, относительно равнинная местность в расположении русских войск благоприятствовала действию их в батальонных колоннах и применению кавалерии. Фланги войск с одной стороны прикрывались рекой Москвой, а с другой — лесным массивом. Время до сражения, было эффективно использовано для оборудования позиций. Войска имели глубокое боевое построение. Особое внимание уделялось созданию и сохранению резервов.
Что же касается некоторых недостатков левого фланга, то они компенсированы были созданием здесь дополнительных инженерных сооружений [62] да назначением сюда испытанного в боях генерала Петра Ивановича Багратиона.
На 1-ю Западную армию Барклая возлагалась оборона центра и правого фланга русских войск. При этом правое крыло армии прикрывало кратчайший путь противника на Москву, левый же фланг, представляя центр обороны русских войск, — подступы к батарее Раевского — главному опорному пункту обороны. Далее, по направлению к левому флангу, оборона возлагалась на армию Багратиона.
62
Шевардинского редута и Багратионовых флешей.
Понимая, что войсками командуют искушенные в ратном деле военачальники, Кутузов предоставил им полную свободу действий, чем Михаил Богданович воспользовался в полной мере. Накануне сражения, еще раз осмотрев полосу обороны, он дает распоряжения инженеру армии Х. Труссону на дооборудование позиций, делает напутствия
Вместе с Кутузовым Барклай и Багратион еще раз объехали позиции русской армии, оговорив многие вопросы взаимовыручки, столь необходимые в предстоящей битве. [63]
К вечеру были проведены полковые богослужения, по лагерю русских войск прошел крестный ход с иконой Смоленской Божией Матери, за коей с обнаженной головой и слезами на глазах шел Кутузов.
В ночь на 7 сентября офицеры надели новое белье, а нижние чины — чистые рубахи. Водка, привезенная для солдат, оказалась нетронутой. Артельщикам, зазывавшим «выпить по чарке», солдаты отвечали: «Не для того мы сюда пришли».
63
Небезынтересно, что после захвата французами Шевардинского редута Барклай точно определил направление главного удара Наполеона, предложив усилить левый фланг. Лишь беспокойство Кутузова «за основную коммуникацию» да недостаток времени помешали этому.
Все понимали: наступает тот решающий час, что определяет судьбу отечества. Русские воины, уверенные в правоте своего дела, предпочитали спокойно отдохнуть перед днем грядущим, может быть, последним в их жизни.
Безмолвие ночи прерывалось лишь редкими окриками часовых. Что же касается Барклая, то, как и прежде, никто из окружающих не мог заприметить в его облике каких-либо перемен. Между тем нравственному состоянию его накануне битвы вряд ли можно было позавидовать. До сих пор, видя главную цель своих действий в спасении армии, он старался не замечать той гнетущей атмосферы, что окружала его. К тому же хотя и пассивная, но поддержка императора сдерживала явные выпады против него. Теперь же, когда этот «оградительный забор» рухнул, весь антибарклаевский хор возликовал. До Михаила Богдановича стали доходить непристойности в оценке его как человека и военачальника, изъявляемые как устно, так и письменно в Петербург отправляемые.
Потрясло известие о том, что Кутузов в довольно мрачных тонах обрисовал в донесении к царю состояние принятой им со столь огромными усилиями сохраненной армии. Угнетающе действовала неопределенность министерского положения. Будучи не в силах более бороться с чувством обиды, он обращается к царю с письмом, полным горечи и отчаяния: «Государь! После того как Вы соблаговолили назначить меня на должность, которую я занимал до настоящего времени, я Вам предсказывал… что клевета и интриги смогут лишить меня доверия моего монарха. Я ожидал этого, потому что такой результат совершенно естественно вытекает из порядка вещей. Но мне было трудно представить себе, что я кончу тем, что навлеку на себя даже немилость и пренебрежение, с которым со мной обращаются! Совесть моя говорит мне, что я не заслуживаю этого. Рескрипт, который Вашему Величеству угодно было дать мне от 8-го августа, рескрипт князю Кутузову и обращение здесь со мною служат очевидными тому доказательствами. В первом из этих рескриптов я настолько несчастлив, что причислен к продажным и презренным людям, которых можно побудить к исполнению их обязанностей лишь призрачной надеждой наград, во втором же рескрипте операции армии подвергнуты порицанию. Последствия событий покажут, заслуживают ли они осуждения, поэтому я не хочу оправдывать перед Вами, Государь, эти операции. К тому же здесь обращаются со мною так, как будто бы мой приговор подписан. Меня поставили в рамки, в которых я не могу быть ни полезным, ни деятельным…
…Теперь я раскрыл сеть самой черной интриги, посредством которой осмелились довести до сведения Вашего Императорского Величества тревожившие известия о состоянии армии. Я знаю, Государь, что Вас продолжают еще поддерживать в том мнении, чтобы в случае счастливого успеха придать более цены собственной заслуге, знаю, что каждому из моих действий, каждому моему шагу были даны неблагоприятные истолкования и что их довели до сведения Вашего Императорского Величества особыми путями. Но в моем настоящем положении, особенно видя к себе пренебрежение, я чувствую себя слишком слабым, чтобы переносить внутреннюю скорбь, которая приводит меня в отчаяние. Мой ум и мой дух опечалены, и я становлюсь ни к чему не способным.