Фельдмаршалы Победы. Кутузов и Барклай де Толли
Шрифт:
Возможно, поэтому и обязанности свои по выполнению «дружеской договоренности» между русским и французским монархами о возвращении беглых солдат (не желавших возвращаться в Россию под иго крепостного права) исполнял он без особого рвения.
Впрочем, причиной тому могли быть и жестокие наказания по отношению к возвратившимся «патриотам». Некоторых из них пропускали через солдатский строй, с «подарком за возвращение» до 500 шпицрутенов.
Словом, Барклай оставался самим собой. Неслучайно декабрист Н. Тургенев писал: «Военные смогут оценить Барклая де Толли как генерала, а люди благопристойные отдадут дань уважения его неподкупности и прямоте его характера».
Странно, но Михаил Богданович в ту пору был почитаем не в
Между тем получив ответа Барклая на «военные поселения» император, по-видимому, пытаясь смягчить мнение оппонента, приглашает его в сентябре 1817 года принять участие в «совместном путешествии», которое проходило, между прочим, по району дислокации Западной армии.
Все обходилось более или менее благоприятно, если не считать пренеприятнейшего зрелища. Когда император проезжал по Курску вдоль главной улицы города стояли на коленях тысячи курян, приветствуя его императорское величество, держа над головами тысячи прошений. «Зрелище ужасное», — писал об этом сопровождавший царя А. Михайловский-Данилевский.
Путешествие закончилось в Тарутине посещением избы, в коей Кутузов принимал французского посла Жака Лористона. Все былое воскресло в памяти Барклая! И Михаил Богданович, не дожидаясь финала, поспешил в Могилев.
И тем не менее, не сетуя на судьбу свою, не кичась ни заслугами, ни наградами, Барклай исправно выполнял обязанности по командованию Западной армией. Энергично насаждал опыт минувшей войны, мало сообразуя его с официальными взглядами Петербурга.
Реакция, охватившая в ту пору российское общество, особливо уродливые формы приняла в армии. Основой подготовки войск вновь стали прусская муштра и шпицрутены. И надо было обладать огромным мужеством, чтобы противостоять этому.
Чиновники военного министерства с удивлением знакомились с циркулярами командующего Западной армией, в коих в числе первейших требований начальников к подчиненным говорилось: «Беречь людей, уважать человеческое достоинство низших чинов». Подчеркивалось: «Чем ближе будет командир к солдату, тем выше будет его авторитет в момент опасности». И далее: «Кроткое и благородное обхождение начальников с подчиненными не вредит порядку, не расстраивает чинопочитания, но, напротив, рождает то истинное и полезное честолюбие, каковым каждый должен воодушевляться. Унижение же сих благородных чувствований… рождает чувство ненависти и недоверчивости к начальству».
Одновременно Барклай вводит систему подготовки войск, далекую от плац-парадной муштры. Практикует учебные сборы с привлечением наиболее подготовленных командиров. При этом требует проводить занятия не в любое время суток, а не иначе как с утра (после полковых разводов), отводя на строевую подготовку не более двух часов. Одновременно требует, чтобы все офицеры, независимо от званий и чинов, были на местах учений тотчас же по прибытии войск, «дабы не ждали все одного».
Он же проводит опыты по совершенствованию рассыпного строя пехоты в бою, «затвержденные» в наставлениях, а в 1815 году присутствует при испытании нового оружия — ракет. В письме своем, отправленном конструктору А. Д. Засядько, он писал: «Я с удовольствием видел особенные труды и усердие Ваше с открытием сего нового и столь полезного орудия, кои поставили меня в приятный долг сказать Вам за то истинную мою признательность».
Впрочем, как свидетельствует очевидец, «под нажимом обстоятельств, исходящих от самого монарха», Барклаю приходилось все же иногда обращать внимание на «красоту строя». «Можно было видеть, — писал И. Паскевич, — как фельдмаршал свою высокую фигуру наклоняет до земли, чтобы разглядеть носки гренадер». Что было, то было. Из песни слов не выкинешь. Однако это не означало отказа Михаила Богдановича от своих принципов, главным из которых был — видеть в солдате человека.
Вот
Что же касается самого Михаила Богдановича, то он, как и ранее, являл пример для подчиненных. Никогда не допускал грубостей и оскорблений, был всегда выдержан и вежлив «даже с самыми злостными своими врагами и интриганами». Небезынтересно отметить и изменения, происшедшие в характере полководца. В отличие от прошлых времен, он стал довольно общительным и гостеприимным человеком.
Дом фельдмаршала, арендуемый в имении Эленберг (в пригороде Могилева), стал наполняться сослуживцами и соратниками по походам и молодежью. Многие из них, пройдя «половину Европы», познавшие жизнь народов освобожденных ими стран, могли сравнить увиденное с российскими реалиями. Михаил Богданович внимательно наблюдал за шумными и горячими спорами. Послушать же было что. Ведь в ту пору зарождалось движение декабристов.
Надо заметить, что для тех, кто предпочитал карточную игру, места в доме Барклаев не находилось.
Сам же фельдмаршал по-прежнему много читал, побуждая к этому и подчиненных. Опять же в одном из приказов по армии он настоятельно рекомендует командирам полков «приучать» к этому офицеров, особенно же к чтению литературы, в коей излагаются вопросы военного дела.
Однако жизнь брала свое. Лета, невзгоды, походы, ранения и контузии, неимоверные физические, моральные и духовные перегрузки все более давали знать о себе. Барклай все чаще обращался в Петербург с «прошением на лечение». Однако император по-прежнему считал пребывание его у столичных эскулапов нежелательным и в то же время не допускал мысли о выезде для лечения за границу человека, чье имя вошло в историю как достойного соперника Наполеона.
И Михаилу Богдановичу ничего не оставалось, как терпеть, перенося изнуряющие боли, слабость и недомогания. Не зная отдыха, он всецело отдается работе, стараясь хоть как-то облегчить страдания. И все же в начале 1818 года в Петербурге серьезно заговорили о тяжелом состоянии здоровья фельдмаршала, о том, что армией руководить он уже не может.
В январе 1818 года Михаил Богданович приезжает в столицу с твердым намерением либо получить долгосрочный отпуск на лечение, либо выйти в отставку. Александр I разрешил отойти от дел на два года и выделил 100 тысяч рублей на покрытие предстоящих расходов на лечение с выездом за границу. Деньги были немалые, и Михаил Богданович решил выехать вместе с семьей. В мае 1818 года из Бегкофа в сопровождении врача и адъютанта выехали они в Пруссию.
Вскоре прибыли в только что купленное имение Столбен, где провели несколько дней. В последующем остановки были все более частые и более продолжительные. Несколько дней провели в Риге, Мемеле, а затем в Тильзите. Здесь здоровье Михаила Богдановича сдало окончательно. Он жаловался на сильные боли в груди. Когда карета фельдмаршала подъезжала к Инстербургу, решено было сделать экстренную остановку на мызе Штилитцен. [99] Больного, уже неспособного передвигаться, его осторожно пересадили в кресло и перенесли в дом, где он 26 мая 1818 года и скончался.
99
Штилитцен находится в 6 километрах от Инстербурга. Ныне город Черняховск, где в 1945 году скончался от полученного тяжелого ранения выдающийся русский полководец, генерал армии Иван Данилович Черняховский.