Фельдшер скорой
Шрифт:
Машина мне понравилась. Да, при детальном рассмотрении некоторая угловатость замечена, не без этого. И фаркоп этот… Не для спорткара эта штука, как по мне.
– А бегает сколько?
– До двух сотен разгоняли. В тепличных условиях, конечно, но и мотор, и кузов выдержали, ничего не случилось.
Да уж, много ли сейчас в стране дорог, на которых можно разогнаться до такой скорости, не рискуя улететь в кювет на ямке или бугорке?
– Можно? – Я показал на водительское сиденье.
– Конечно, – кивнул хозяин. – Смотреть везде надо.
Внутри лаконично, ничего
Посмотрел не спеша остальное. Конечно, если сильно захотеть, то можно к чему-нибудь придраться, типа не везде все ровное, глаз моментами за такое цепляется. Но представить кого-то, лезущего под машину для такого, трудно. Открыли капот – вот тут красота, ничего не скажешь. Машина мне нравилась все больше. Да я и с первого взгляда уже готов был купить ее.
Тут Давид решил поторопить меня. А что, ему скучно, понять можно.
– Да что ты высматриваешь? Видно же, классная тачка! Ну, Пан, бери! Представляешь, выезжаем мы на Горького на этом чуде, гудим гуляющим девкам, а те…
Кто о чем, а вшивый – о бане.
– Сколько просите? – Я повернулся к Щербинину, который наблюдал с интересом за всей этой сценой.
– Десять тысяч рублей. Сами понимаете – ручная работа, не конвейер.
Мы переглянулись с Давидом. С доводами продавца не поспоришь. Уникальную вещь предлагают. Но. Новая «Волга» стоила почти восемь штук. Эх, была не была! Понты дороже денег!
– Короче, так. – Я достал пачку с деньгами, пересчитал. – Девять тысяч заплатить могу. Но больше просто нет.
Я готов был к торгу и отсрочке платежа. Деньги есть, набрать можно. Но Владимир подал руку:
– Договор! Поехали оформлять?
Единственное, о чем я попросил, – подержать машину у себя в гараже до апреля.
Какой-то март в этом году, мягко говоря, не теплый ни разу. Вон, тринадцатого ночью двадцать два градуса нежары. А потом снега навалило – мама не горюй, сугробы, как в мемуарах старожилов, выше человеческого роста. Гололедицы, конечно, как у палеонтологов тогда, не было, и то славно. Но машина остужалась со скоростью звука. Выйдешь с вызова, а внутри – холод собачий. Все ездят, как колобки: по трое штанов и по два свитера.
А сегодня вроде особо и не холодно, и временами солнышко выглядывает. На весну почти похоже. В институте мне разрешили еще два дня на подготовку, вот я и решил взять сутки, покататься напоследок. Потому что доклад этот у меня уже вызывает чувство стойкой неприязни. А ну, столько провозиться с ним. А потом еще по очереди поработать адвокатом дьявола, поискать, к чему придраться могут. Короче, надо было отдохнуть от этого, развеяться. Вот и пошел по протоптанной дороге. Не бухать же? И голова, в отличие от пьянки, болеть будет не сильно.
Походил по станции, пообщался с людьми. Томилина сидела в женской ординаторской и что-то оживленно обсуждала с дамами. По крайней мере, отрываться не захотела, увидев меня, кивнула и вернулась к рассказу о чем-то важном.
Ну вот, кому тут нечем заняться было?
Полечили бабушку от давления и прочих напастей. Она нам в благодарность насыпала в свернутый из газеты кулек с десяток пирожков с яблоками и капустой. Старая закалка: помирай, а еду готовь. Она и держалась до последнего, боялась, что пироги сгорят, и только потом, как совсем худо стало (и духовку выключила), вызвала нас.
Едем спокойно, поглощаем вкусняшки, никого не трогаем. Отличные пирожки, хочу сказать, всасываются еще в пищеводе, не долетая до желудка. Таких и в одно лицо десять штук спокойно употребить можно. Чайку бы еще хоть пол-литра, да где ж его на вызове возьмешь? Как всегда, в самый неподходящий момент рация:
– Бригады, кто освободился? Срочно отзовитесь!
Ясное дело, энтузиазма в эфире – ноль целых хрен десятых. Добровольцев не нашлось. Начали по номерам дергать. У девятой водила буркнул: «Заняты». Ну а у нас Томилина призналась, что готовы.
Вызов в воинскую часть, недалеко совсем. Ну что ж, давайте к военным. Давненько не бывал я на плацу и в казарме. И еще столько не бывать бы.
Кто видел один военный городок, тот видел все. Мелкие архитектурные различия в виде количества зданий или этажей казармы не играют никакой роли. Одинаковые серые ворота с красной звездой, расчерченный белыми полосами и квадратиками для строевой подготовки плац, спортгородок, курилка, наглядная агитация самого махрового толка.
Встречали нас совсем не по высшему разряду – у ворот терся одинокий сержант. Простой, даже не старший. Значит, Боряков, к которому вызов, совсем мелкая сошка. Какой-нибудь рядовой-срочник.
Я приоткрыл дверцу подбежавшему военнослужащему:
– Садись, прокатишься.
– Здесь недалеко, – сказал сержант, но в салон влез. И правильно, золотое правило солдата: если можно ехать, то зачем ходить?
В казарме стандартный день сурка: дневальный на тумбочке под часами, вопящий «Дежурный по роте, на выход!». И чего распинаться, если дежурный – вот он стоит. Положено так. К армейской действительности логика не всегда применима. Зато здесь придумали самый точный анекдот про работу управленца любого уровня – про солдата, которого заставляют подметать плац ломом. На резонное замечание, что метлой почище будет, служивый получает ответ, что задача не в том, чтобы стало чисто, а в том, чтобы конкретный солдатик заемучился.
Дежурным по роте был аж целый лейтенант. Наверное, первый год после училища, потому как выражение лица несколько встревоженное. От него мы и получили наконец-то рассказ о причине вызова. Сержант, гад, прокатился, но ничего не сказал. Рядовой Боряков лежал в сушилке. Это такое помещение, где военнослужащие сушат одежду и обувь. С первого взгляда было понятно, что скорая здесь уже не нужна. Священника можно позвать. Хотя нет, сейчас вместо них замполиты. А дознаватель из военной прокуратуры сам придет, его и приглашать не надо. Ибо у нас тут была завершенная суицидальная попытка путем самоповешения.