Феникс
Шрифт:
— Значит, все-таки он… Непоправимая ошибка!
Можно было еще протянуть, заставить Дитриха и всю его свору помучиться. Вон как они нервничают, томятся. Но собственное сердце тоже на
Саид выкурил сигарету. Одну. Другую. Это заметили: гестаповцы все видят и все учитывают.
Пора. Он поправил китель. Неизвестно зачем. Глянул на Берга. Тот стоял у гардины. Бледный. Ни кровинки на лице. В глазах мучительная тоска.
Прощай, товарищ… Прощай и ты. Как много раз прощался здесь. Все уходили… Теперь мой черед.
Гремел рояль. Танцевали. Кто-то старался веселить гостей, делал вид, что ничего не происходит.
— Господа, вальс… Старинный немецкий вальс…
Берг подбежал к штурмбаннфюреру:
— Разрешите мне… взять его.
Дитрих поморщился:
— Вы слишком взволнованы, Рудольф… Притом вы знаете мой принцип…
Он запустил руку в карман, снял с предохранителя пистолет и так пошел через зал. К выходу.
Из спальни Ольшер позвонил на Принц-Альбрехтштрассе. Руки у него тряслись от волнения, с трудом попадали на цифры диска.
— Операция заканчивается…
Губы незаметно раздвигались в
— Все в порядке, господин бригаденфюрер.
Из шестого отдела, почти тотчас, полетела во все пункты заготовленная заранее радиограмма: «Приступайте к выполнению приказа номер триста семь дробь шестьдесят два, литер “зет” — согласно графике. О начале операции донести немедленно».
Он прошел одну комнату, другую. Перед ним расступались. На него смотрели удивленными глазами. Смотрели те, кто знал. Ему подали шинель. Швейцар туркестанец. И даже пожелал доброго пути.
Потом он стал спускаться по лестнице. Медленно. Отсчитывая ступени. Сердцем. Оно билось звонко.
Наружная дверь была открыта. В нее врывался веер. Теплый, пахнущий, как и днем, весной. Далекой весной, которая почему-то решила сегодня, в январскую темень, коснуться земли.
Среди многочисленных сообщений, полученных в Москве за эту тревожную ночь с границы, с линии внутренней обороны, где шла схватка с врагом, павшим с неба, было и это шифрованное донесение:
— «Двадцать шестой» долг перед Родиной выполнил.
Короткое донесение. Но полковник Белолипов читал его долго. Очень долго…