Феномен хищника
Шрифт:
– «Никакого сравнения!» – восторженно заключила она и осторожно подобралась к спящим детям. –«Спасибо, что пришли, а теперь нам пора – детям нужно жить в норе, а не на орбитальной станции. Теперь полтора месяца буду кормить их молоком, потом начну переводить на твёрдую пищу. Через три-четыре месяца дети должны стать самостоятельными».
– «Как объяснишь людям свой внешний вид?» – поинтересовалась Диксон. Лариска отозвалась эмоцией веселья.
– «Скажу, что после родов все крысы-мутанты становятся такими».
Мы шагали рядом с платформой на антиграве, везшей маму с потомством.
Проводили Ларису домой, и вернулись на Берег Дельфинов, в объятия влажно-жаркого дыхания тропических морей. Прошло три часа с небольшим – Робин давно присоединилась к Ите, обе лазали глубоко под водой, ведя неспешный мыследиалог. Солнце, устав поджаривать землю, изредка начало закрываться облачками, ощущался несильный пока ветерок.
Диксон глянула в небо, да так и застыла, любуясь виртуозными узорами художника по имени Природа. В вышине – перистые облака, словно чарующая вязь белых прозрачных завитков на ослепительно-голубом холсте.
А справа, почти на уровне горизонта, небо заметно темнело, созревало грозовыми тучами, обещая в недалёком будущем непогоду. Заглянув туда внутренним взором, я увидела роскошную грозу с молниями, перечёркивающими небеса пополам и тоннами воды, обрушивающимися на землю.
Лесные девушки давно налюбовались красотами природы, и сейчас времени не теряли. Переглянувшись, мы с Диксон тут же присоединились к ним. Под вспышки и гром грозовых разрядов это будет по-настоящему великолепно!
Города умирали во второй раз.
Прекращение гуманитарной помощи, вероятно, в наибольшей степени отразилось на жизни сэвэдж. Полностью зависящие от правительственного пайка, генетически изменённые постлюди внезапно оказались лицом к лицу с природой.
Конечно, они тоже имели право на жизнь, но правители таунов сделали из сэвэдж настоящих чудовищ. Стоило лишь вспомнить, как они поступали с изгнанниками.
Заглянув в один из городов Азии – наша тарелка стояла достаточно близко от него – я нашла тамошних обитателей в плачевном состоянии.
«Никто не знает, почему правительственный паёк не привозят уже третий раз подряд! Не знаю я, не знает никто из братьев, а о бабах и говорить нечего. Но самое страшное – перестали работать телеящики. Все! Такого не помнят даже старики, дотянувшие до сорока и поседевшие от пережитого».
Рис сидел под старым высохшим деревом, прячась от солнца, сжимал коленями автомат и пытался думать. Получалось плохо. Наверное, оттого, что вчера он нанюхался едкого удушливого дыма, пытаясь при помощи собственных кулаков извлечь из телевизора изображение. Нет пайка, нет патронов…
Запасы давно кончились, если у кого и были. Сэвэдж не привыкли чем-либо запасаться: хранить негде – украдут. С собой носить не будешь – отнимут. Да и зачем, если пайки доставляли регулярно в течение десятилетий?
Вэл сегодня утром не досчиталась ребёнка – спать ложились все, а утром одного как не бывало. Ясное дело, видать, ночью вышел за порог по нужде – и поминай, как звали.
«Конечно, дети – самая лёгкая
Если и вправду не будет больше пайков, как поговаривают, то на траве дети долго не протянут. Исхудают до костей и всё равно помрут.
Меня аж всю передёрнуло. Этот сэвэдж торопился начать питаться собственными детьми, пока они не потеряли в весе!
Как будто услышав, Рис подумал: «Вэл, конечно, не заставишь – матери, они повёрнутые, как можно, то да сё… А что чужие пропадают, им всё равно. Как будто непонятно, что это значит». Самец недовольно помотал косматой головой, стряхнув нескольких вшей. «Зачем рисковать, если можно без проблем есть собственных?» – думал он.
А то соберёшься за жратвой, да сам в суп угодишь. Очередь в упор засадят, и будут правы – нечего на чужих детей рот разевать, свои у каждого есть. Хотя, патроны теперь берегут, скорей, будут стрелять одиночными. Ещё хуже – прежде, чем добить, накуражатся досыта.
Про «живые консервы» он ещё в детстве слышал. Любители свежей человечинки, а они водились и когда пайков было выше крыши, оттяпывали пленникам сперва язык, руку и ногу. Культи прижигали, чтоб жертва кровью не истекла. До следующей трапезы, а там опять руку и ногу – суток трое «консерва» хрипела от невыносимой боли – с отрезанным языком другие звуки издавать не получалось.
Так что опасное это дело, за чужими детьми ходить. А Вэл дурью мучается… Нет, в чём-то она и права – одного съешь, остальные поймут и разбегутся. Дурные ведь – не понимают, что поодиночке их ещё быстрее сожрут.
Пытаясь рассуждать подобным образом, девятнадцатилетний самец гориллы ковырял в носу, сидя в тени засохшего тополя. После смерти главы семьи полгода назад он стал в семье главным, успев прежде стать отцом пятерых детей. «Сейчас бы дури», – бесплодно помечтал Рис.
Дури не было. Прежняя жизнь теперь казалась уютной и беззаботной, словно картинка над телевизором. Сейчас от жизни не осталось ничего, кроме крошащихся камней, пыльной травы, да мутной речной воды, от которой через раз прошибал понос. С каждым днём настроение сэвэдж ухудшалось, недавно достигнув отметки «ниже некуда».
Не то, чтобы гориллы начали помирать с голоду. Старые женщины знали съедобную зелень и корешки, и раньше им приходилось питаться таким образом – пайки нередко отнимали молодые да сильные. А вот теперь горечь нужды довелось познать всем…
От этой безнадёги, наверное, внутри сэвэдж бродила неослабевающая раздражительность и злоба. Хотелось ни с того ни с сего разбить кому-нибудь рожу. Или, ещё лучше – выпустить на волю кишки, тем более, что к этому весьма настойчиво подстрекал голод.
Все братья Риса бесились точно так же. И другие, кого Рис знал, мужчины и женщины – бродили с перекошенными мордами, глядели друг на друга, как на смертельных врагов. Его раздражала даже Вэл – просто так, своим вечно надутым животом и болтающимися сиськами. На солнце ему казалось слишком жарко, в тени – холодно, тело чесалось втрое сильнее обычного, а вши донимали неестественно организованными атаками.