Фэнтези-2011
Шрифт:
— Яська! Яська! Как я напугалась! Я же думала, что вдруг тебя ведьма опять украдет!
А тут нужно вам вот что объяснить: они почему-то поверили, что я их настоящий сын, что я тот самый Ясь, который был у них когда-то, а после ушел в лес за ягодами и там потерялся.
— А после ты вернулся, Яська! — говорила мать.
И отец тоже так говорил. И даже все их соседи. И так это они убедительно каждый раз рассказывали, что я и сам стал в это верить. А мало ли, думал я, а вдруг это правда. Потому что, думал я тогда, если бы моей настоящей матерью была та ведьма, то почему она за мной теперь не прилетает? Я даже однажды вот что сделал: взял и
— Не знаю, сыночек. Не могу я тебе ничего плохого о ней говорить. Она же тебя кормила и растила.
Вот так она, эта деревенская, сказала и заплакала, мне стало ее жалко, я ее обнял, стал ее по спине гладить и приговаривать всякие хорошие слова. Она еще поплакала, а после перестала.
А отец, тот никогда не плакал. Во-первых, потому, что он был настоящий мужик. А во-вторых, что ему беспокоиться было нечего, у меня же в лесу другого отца не было. Так что этот, как ни поверни, мой единственный отец. Я его до сих пор очень люблю и каждый день вспоминаю.
А еще я не могу забыть наших панов, господ Войцеховичей. Если просто говорить, то гадкие они были люди. А если говорить сложно, то ничего особенного в них не было. Но зато они очень обрадовались, когда меня в первый раз увидели. Еще бы — дармовой работник. И еще какой! А еще какой я был потому, что, как уже говорил, мог справиться с любой работой. Это все узнали после того, как со мной познакомился господин старший панский управляющий, его звали Галяс. Это был такой человек из подпанской породы, высокий, худой и на один глаз немного косоватый. А еще он был крикливый. И не просто крикливый, как многие, а когда он кричал, то голос у него становился очень визгливый. А я визгливых терпеть не могу. Уже даже не знаю из-за чего, а вот не терплю. А тут еще этот Галяс наорал, то есть просто гадко навизжал, на мою деревенскую мать за ее какую-то мелкую провинность. Мать после этого ходила сама не своя, отцу это было очень неприятно, но он боялся связываться с Галясом. И это правильно, он же был простой мужик, то есть совершенно бесправный и бессильный человек.
А я — это совсем другое дело! И поэтому я решил, что я это просто так не оставлю. А тут еще Галяс сам мне помог — он пошел удить рыбу. Вот еще тоже гадкое занятие — рыбу обманывать. Ну, вы это понимаете, о чем я говорю — про удочку с крючком и поплавком, леской, грузилом и всякой другой ерундой. Городская выдумка! Чтобы чистеньким стоять на бережку, не замочивши ножек. И наши паны на эту удочку, как и на все остальное городское, оказались очень падкие. А подпанки совсем падшие! Как, к примеру, этот вышеупомянутый Галяс. Этот с бреднем в воду не полезет, скотина, а будет стоять на сухом бережку или вообще сидеть, и смотреть на поплавок. Ему же никуда спешить не надо! И вот он сидит и смотрит. Ну и смотри, я подумал тогда. И тоже стал смотреть. Но для него незаметно, потому что из кустов. Но из близи. И вот он сидит и смотрит, и я тоже сижу и смотрю. Смотрю-смотрю, смотрю-смотрю…
И стало у него клевать! Он потянул, а там лягушка. Он удивился и ничего не сказал, отцепил лягушку, насадил свежего червяка, опять забросил…
И опять лягушка! И чтобы долго вам не повторять, сразу скажу, что я тогда ему этими лягушками всех червей перепортил. И я, может, ему тогда и саму удочку тоже переломил бы, а леску намертво
Но тут он начал громко орать, то есть очень визгливо кричать, топать ногами и еще много чего другого выделывать. Смотреть на это было очень гадко, а слушать совсем невозможно, поэтому я тихонько встал и быстренько ушел.
А назавтра я ему сделал другое — я ему восемь крючков оборвал. Больше у него крючков не было. Но я же этого не знал! Только вижу: он удочку бросил, ногами ее потоптал — все это молча, и это меня тоже подвело, что без визгу, — и вдруг прямиком ко мне! А я сидел в кустах! Это я уже после, когда было уже поздно, догадался, что он тогда просто бежал со зла, напрямик, как слепая лошадь…
Но это сейчас хорошо рассуждать. А тогда мне сколько было лет? Пять или семь всего. Я напугался, из кустов выскочил…
Но и дальше тоже бежать испугался. Он же, думаю, меня уже увидел и теперь все равно будет к моим отцу с матерью вязаться, а они простые крепостные хлопы, как они от него отобьются?! А я отобьюсь, так я тогда подумал и дальше никуда не побежал.
Он меня увидел, очень удивился. И говорит:
— Э! Мальчик Ясь! Ты чего это здесь делаешь?!
А я возьми и брякни:
— Я пришел на речку искупаться, ваше сиятельство.
Он на «ваше сиятельство» очень удивился, даже покраснел от радости, но все равно дела своего не забыл и повторяет:
— Искупаться! — А потом: — Ага! Вот что, мальчик Ясь! Видишь вон ту корягу?
И я возьми и еще раз брякни:
— Вижу!
А ее же для простого глаза совсем не было видно, она же была под водой. Вот как я тогда неосторожно проговорился. А ему это только в радость. Он вот так вот руки потер одну об другую и говорит:
— Очень чудесно! А теперь, мальчик Ясь, ты сделай вот что: иди искупайся и заодно залезь под ту корягу и забери оттуда мои крючки. Вот от этой штуковины, от удочки, она так называется. Ну, живо! Быстро, мальчик, быстро, я тороплюсь!
Я, конечно, мог его не слушать. Или вообще мог даже ответить ему что-нибудь обидное и убежать в лес. Но он тогда мог опять сделать какую-нибудь гадость моей деревенской матери. Поэтому я спорить не стал, а даже не раздеваясь, полез под корягу, быстро нашел там те крючки, повыдергивал их, вынырнул, вышел на берег и отдал их Галясу. Галяс вначале посмотрел на меня, почему-то очень удивленно, потом так же удивленно на крючки, пересчитал их и сказал:
— Еще не все. Еще поищи.
Я поискал еще. Но я уже не подныривал под корягу, а собирал на ощупь. Я ведь уже догадался, отчего он был такой удивленный, — наверное, подумал, что я слишком долго сидел под водой. А теперь, думал я, я такой глупости больше делать не буду. И я собирал крючки уже без всякого ныряния и приносил их Галясу. Галяс их считал и говорил, что не все. И я еще искал. Так продолжалось до тех пор, пока он сам не сказал:
— Хватит!
После раскрыл одну ладонь и пальцем другой руки разделил эти крючки на две кучки. После сказал:
— Вот эти восемь штук — мои. А эти четыре откуда?
Эх, тогда подумал я, опять он меня обманул! Но виду не подал, а сказал очень удивленным голосом:
— Не знаю. Они там торчали, я их вытащил. Может, их там сам Старый Пень потерял, когда он здесь в прошлый раз рыбачил.
— Кто-кто? — строго спросил Галяс.
Тут я еще сильнее испугался, потому что Старым Пнем у нас в деревне называли самого старого Войцеховича. Эх, совсем уже сердито подумал я, будет теперь моим отцу с матерью — засекут их на конюшне!