Фэнтези-2011
Шрифт:
— Что такое? Что ты там увидел, щенок?! А ну дайте сюда свет!
Тут я испугался еще больше, эх, думаю, сейчас они ее заметят и убьют из своих гадких мушкетов! Поэтому я сразу прыгнул — прямо туда, в дрыгву, в это смертное бездонное окно! И пошел, пошел, пошел ко дну, а дна все нет и нет, и нет и нет! Вот какая там тогда была глубина! А темнота какая! Ничего там видно не было! Я закричал — и сразу захлебнулся! И это получилось очень больно — как будто мне клещами грудь на мелкие кусочки разорвали. Я хотел еще раз закричать, но не хватило воздуха. Тогда
И вижу, что я лежу на болоте, на спине, лежу на кочке, весь мокрый-премокрый, а сверху надо мной черное небо со звездами. И вокруг тихо-претихо…
А потом вдруг слышу, как пан Лех, а он где-то здесь рядом, ругается и говорит, что нужно лучше искать. Я приподнялся, сел и вижу, что они здесь, за кустами, совсем близко. Я тогда встал, подкрался к тем кустам, раздвинул ветки и вижу, что гайдуки им светят, а паны смотрят в то место, в которое я прыгнул. И ничего им там не видно! И наш пан Лех такой злой, что просто весь белый и даже трясется. А пан Сабантуевский, чтобы его успокоить, ему говорит:
— Ладно! Чего там! Это еще радоваться надо, что он тебя за собой не утащил.
Ат, думаю, и вправду, чего это я так?! И уже только вставать… Как вдруг опять — и опять за то же самое, больное ухо — меня кто-то крепко хватает! Я чуть не закричал! Оборачиваюсь…
А это моя первая мать, моя родная ведьма! И вот так вот палец к губам прикладывает. Я сразу молчу. А она меня за ухо тащит — и это тоже молча. И повела она меня за собой, и это еще раз и все время молча. Так мы шли долго, пока не вышли на нашу сторону болота и дошли до тех, вы знаете каких, двух сосен. И уже только там мать остановилась, отпустила мое ухо и очень строго сказала:
— Видел? И чтобы больше я тебе этого не повторяла! Здесь, по эту сторону, все наше, а там все ихнее. И чтобы туда больше не совался! Запомнил?!
И тут она еще раз мое ухо схватила и так крутанула, что я тех двух сосен вовек не забуду! И не ходил я туда больше. Зачем мне туда? Ну, только если в самом крайнем случае, ну, если очень нужно. И как туда уйду, мать каждый раз очень волнуется, просто места себе не находит. А зато как вернусь, она сразу становится злая-презлая и кричит на меня, ругается, что будто я ее перед всеми позорю. А перед всеми — это перед кем? Вот то-то же! Да и как мне туда не ходить? У меня же там родня. Ну и здесь, конечно, тоже мать родная, первая. Значит, и того не бросишь, и этого. Просто сердце рвется на куски! А вот надо терпеть — и терплю.
АЛЕКСАНДР ЗОЛОТЬКО
КОРМИЛЬЦЫ
Ветер трепал огонь факелов. Пламя сухо шуршало, пыталось сорваться с палок, обмотанных промасленными тряпками, и улететь вслед за ветром, но только впустую било оранжевыми ладонями по холодному воздуху.
Тягловый брел медленно, наклонив голову, старательно отводя взгляд от света факелов, закрепленных на ярме справа и слева от его головы. Мальчишка лет десяти шел впереди, держась за конец веревки, пропущенной
Особой необходимости в поводыре не было, тягловые прекрасно знали свое дело и могли работать без присмотра. Но мальчишку нужно было приучать к работе, к тягловым, к мысли, что нет ничего важнее для семьи, чем поле, которое он сейчас пашет, урожай, который может взойти на этом участке к осени и который будет значить, что семья доживет до следующей весны и не нужно будет уходить из родных мест.
Мальчишку звали Соловьем, он уже третий год ходил поводырем и относился к своей работе серьезно и ответственно. У Соловья в семье все были серьезными и рассудительными.
Даже тягловый.
Соседи их уважали, а они уважительно относились к соседям. Вот и сейчас, услышав двуколку на дороге, мальчишка шагнул в сторону, чтобы не останавливать тяглового.
— Доброй ночи, — крикнул мальчишка, даже не рассмотрев в темноте, кто именно едет в двуколке.
— Здравствуй, — ответил Лекарь. — Солнце еще только село, а ты уже вон сколько пропахал…
— Мы выводим нашего тяглового еще засветло, — со взрослой спокойной интонацией произнес Соловей. — Вот и выходит поработать на час больше.
Лекарь остановил двуколку, спрыгнул на влажную землю и подошел к тягловому. Жирный чернозем сразу же облепил сапоги, идти было тяжело, но Лекарь давно уже не обращал внимания на подобную ерунду.
— Останови его, — сказал Лекарь.
— Да вы не беспокойтесь, старший, — мальчишка махнул рукой, но тяглового придержал. — Мы же знаем, как надо… Отец за этим следит. Мать пошила плащ для нашего…
Мальчишка избегал называть тяглового тягловым. Еще не привык, наверное.
— Мы его накрываем плащом, глаза прикрываем и ведем сюда. Мать и сестры его покормят перед работой. Пока солнце совсем не скроется, мы с отцом его и не запрягаем.
— Хорошо-хорошо, — улыбнулся Лекарь, осматривая тяглового.
Ноги… Глаза…
Нормально. Все в порядке. Тягловому было неприятно, когда Лекарь повернул его к свету факела, дернул кожей на шее, но не сопротивлялся. В его глазах бились два огонька, и можно было подумать, что это отсветы факелов. Только огоньки были не рыжие, а глубокого алого цвета.
Лекарь заглянул тягловому в рот, посмотрел на зубы.
— Что, старший? — спросил мальчишка встревоженно.
— Ничего, все нормально. — Лекарь наклонился к мальчишке так, чтобы тот увидел улыбку на его лице. — Вы хорошо следите за своим…
Лекарь посмотрел в глаза Соловья и кашлянул.
— Вы все правильно делаете. Скажи отцу, что через месяцок нужно будет заняться зубами. Ничего страшного нет, но лучше разобраться с этим сразу. Скажешь?
— Скажу, — кивнул Соловей. — Только утром. Отец на верхнем поле пашет. Но как только я его увижу, сразу передам, вы не беспокойтесь…
— Вот и славно, — Лекарь потрепал мальчишку по щеке. — Тогда я поеду…
— Вы к Молчунам?
Слухи по долине распространялись быстро, особенно если касались тягловых.