Феодора
Шрифт:
Однако он был прерван императорским глашатаем, который решительно перехватил инициативу:
— Замолчите, иудеи… манихеи… самаритяне [72] !..
Манихеи повсеместно преследовались как презренные еретики за попытки совместить основные принципы христианства и зороастризма — персидской религии поклонения огню. Нужно заметить, однако, что, как ни был разъярен глашатай и как ни поносил он Зеленых, ни разу он не назвал их монофизитами, хотя они, конечно, того заслуживали, а не назвал потому, что помнил о религиозных симпатиях императрицы Феодоры. После тирады глашатая на
72
Самаритяне — в Палестине этническая группа и религиозная секта, отошедшая от иудаизма в VI веке до н. э. Потомки вавилонских колонистов, смешавшихся с местным населением. Для правоверных иудеев и христиан слово «самаритянин» стало синонимом еретика и богохульника
— Нас… назвать евреями… самаритянами?!
Он нарочно повторил те именования, которые нетерпимым в религиозном отношении византийцам должны были показаться наиболее оскорбительными. И продолжал:
— Да пребудут с нами Господь Бог… и Христос… благословенный и единый в начале своем!
Еще одна пауза, вслед за которой в этот раз взорвались бешеным криком трибуны Синих. Последней фразой в лицо императору и всем православным был брошен основной постулат монофизитов.
На изгибе подковообразного амфитеатра, где партии располагались ближе всего друг к другу, началась драка. Стража бросилась туда, чтобы разнять дерущихся.
— Молчи, ты… презренный богохульник! — надрывался глашатай Юстиниана.
— Это что же… высочайшее повеление? — В вопросе Зеленого зазвучала насмешка. — Выходит, граждане империи… не могут больше… высказывать вслух свое мнение?
— А я говорю, ты — богохульник!..
После минутной паузы оратор Зеленых впервые оторвал взгляд от императорской кафисмы и повернулся к своим сторонникам. И среди притихшего Ипподрома отчетливо разнесся его мощный, полный ярости голос:
— Вы слышите, люди!.. Нам угрожают!.. А разве не были убиты наши товарищи… и разве были наказаны убийцы? Что же, теперь наш черед?.. Прочь отсюда!.. Все прочь из этого проклятого места!..
Юстиниан, позволивший ситуации выйти из-под контроля, беспомощно наблюдал за оглушительной и злобной перебранкой ораторов. Теперь, наклонившись вперед, он увидел, как Зеленые срываются со своих мест и, натыкаясь друг на друга, толпой бегут к выходу. Взбешенные Синие тут же последовали их примеру. Император в досаде и ярости откинулся на спинку скамьи под пурпурным балдахином. Такого еще не бывало! Толпа настолько разбушевалась, что последние три заезда были сорваны. Ситуация становилась крайне серьезной.
Юстиниан не был трусом. И прежде ему случалось попадать в опасные переделки, из которых он выходил мужественно и с достоинством. Однако вид стотысячной разъяренной толпы пробудил в нем чувство страха. Ярость витала в воздухе, сливаясь в общий водоворот ненависти, клубившийся над Ипподромом и городом, — ужасная угроза, которую трудно было предвидеть и еще труднее предотвратить, поскольку вышедшая из повиновения толпа так же непредсказуема, как и опасна.
Неспроста все римские императоры, начиная с Цезаря, больше других напастей боялись бунта плебеев.
Ни слова не говоря, Юстиниан поспешно спустился по винтовой лестнице и в сопровождении свиты зашагал по подземному проходу, соединявшему кафисму с дворцом. Лицо его было бледным и неподвижным, что одни расценили как признак гнева, другие — как признак испуга.
Вернувшись к себе, Юстиниан первым делом приказал взять под стражу не в меру ретивого оратора, который втянул его в глупый и бессмысленный конфликт с толпой. Как с ним поступить, можно решить позднее. А сейчас необходимо предпринять другие, более решительные действия. Запыхавшийся воин из городской стражи принес во дворец известие о том, что между обеими партиями начались столкновения. Покидая Ипподром, Синие не могли удержаться от издевательских выпадов в адрес противников, и взаимная ненависть вылилась в безобразную потасовку. Теперь на Бычьей площади разгорался настоящий мятеж. На этот раз Юстиниан решил действовать без промедления. Вызвав городского префекта Феодота Тыкву, он отдал приказ:
— Немедленно пресечь беспорядки!
— Слушаюсь, твое императорское величество!
— Возьми когорту эскувитов, если нужно, но бунт должен быть подавлен, — с нажимом повторил император. — Их необходимо остановить, пока потасовка не переросла в нечто более серьезное. Ты понял меня? Сейчас самое главное — решительность. Если обнаружишь зачинщиков — накажи их!
Феодот отсалютовал. Не отличаясь особым умом, Тыква все же смекнул, что необходимо заручиться еще одним указанием:
— Зачинщиков… независимо от цвета?
Юстиниан нахмурился.
— Да, невзирая на цвет повязок.
— Повинуюсь тебе, о рожденный небом!
— Тогда поспеши. Я был слишком великодушен и, похоже, напрасно, теперь я понимаю это. Мой царственный дядя был приверженцем Синих, однако это не мешало ему с одинаковой суровостью обходиться с нарушителями порядка из обеих партий. Отныне я тоже намерен так поступать. Довольно я проявлял терпимость. Теперь пусть пеняют на себя.
Проявив неоправданную мягкость, которая привела город к серьезным беспорядкам, а его самого к полной потере контроля над ситуацией, Юстиниан, как и многие нерешительные люди, полагал, что может исправить положение, проявив чрезмерную жестокость.
Феодот снова отсалютовал и отправился выполнять распоряжение.
Когда Феодора, которой доложили о драматических событиях на Ипподроме, часом позже пришла на половину Юстиниана, чтобы узнать от него подробности происшедшего, городской префект уже вернулся и был тотчас же пропущен к императору для доклада.
Только император, императрица, префект претория, страж, приставленный охранять кабинет императора, и сам Феодот присутствовали при этом разговоре.
— Ну? — спросил Юстиниан, не замечая приветствия Тыквы.
— Я направился прямо на Бычью площадь, о всемогущий, — лицо Феодота выдавало неуверенность и беспокойство. — Драка все еще продолжалась, но, когда показались серебряные щиты эскувитов, толпа сразу рассеялась. Мне удалось схватить только семерых. На земле лежали трое или четверо убитых, а раненых уносили без счету.
— Что ты сделал с этими семью?
— Памятуя твой императорский приказ наказать зачинщиков, я отвел их к виселице у Влахернских ворот и велел казнить.
— Казнить? На каком основании?