Феодора
Шрифт:
Но хотя она настолько очаровала Юстиниана, что он, пожалуй, видел ее теперь не иначе как через призму собственных иллюзий, у нее самой не было никаких иллюзий относительно себя. Когда он пылко обнял ее и стал покрывать ее лицо и грудь поцелуями, она отвечала ему с не меньшим жаром, но и тогда ее не оставляли мысли о главной ее цели и предмете устремлений.
Юстиниан был пленен. Она превзошла все его ожидания. Феодора это знала. Но она также знала, что никакая женщина не сможет удержать такого мужчину, как Юстиниан, на долгое время, если не проявит бесконечного воображения и выдумки. Он уже
Хотя о человеке, которого она боялась больше всего, речи пока не заходило, Иоанн Каппадокиец нет-нет да и возникал мрачной тенью в ее памяти. Она особенно надеялась на то, что сможет оградить себя от злобы префекта претория, даже когда ей придется покинуть дворец, и думала об этом, готовясь принять Юстиниана во второй вечер.
Женщины часто бывают подобны облаку и не воплощаются в законченные формы, а потому бездумная переменчивость для них естественна. Однако Феодора довела эту особенность женского естества до совершенства. Натура ее была необычайно многообразна, но мысли у нее были заодно с интуицией, и перемена в ней привела принца в замешательство.
Он ожидал от нее половодья страсти, но никакого половодья поначалу в ту ночь не было. Было много смеха, игры, были обещания и отказы, движущееся в его руках упругое тело, губы, внезапно отводимые в сторону, нежданные прикосновения и поцелуи в минуту разочарования, веселые шалости на обширном ложе принца, длившиеся до тех пор, пока он уж и сам не знал, смеяться или гневаться в бесплодных попытках добиться вожделенной награды.
Женщины, достаточно смелые для такой игры, должны знать таящуюся в ней опасность: им необходимо точно предугадывать, как долго можно ее вести, и тонко чувствовать тот момент, когда многократно получивший отказ мужчина перестанет разделять радость игры, начнет чувствовать утомление, злиться и не захочет ее продолжать. Кокетство иной раз грозит зайти слишком далеко.
Однако Феодора была достаточно искусна, чтобы не совершить такой ошибки. В тот самый момент, когда она успевала уже истомить его и подвести к черте, за которой наступает охлаждение, но когда он еще полон желания и сил, она позволяла овладеть собой как бы случайно или как будто она не в силах больше сопротивляться. И они соединялись, охваченные небывалым прежде жаром.
Потом они приняли ванну, резвясь и хохоча в воде, как дети, затем оделись и принялись за ужин, поданный слугами-евнухами.
Ужин был отменный, но Юстиниан почти не чувствовал вкуса еды. Отнюдь не гурман вообще, в тот вечер он был настолько увлечен своей подругой, что просто не замечал, что кладет в рот.
Ее болтовня была весела и остроумна, но и чистосердечна. Ему нравилось слушать ее, потому что ее голос был так же приятен для уха, как ее тело для прикосновений.
Юстиниан всегда интересовался образом мыслей других людей, и в последнее время его внимание привлекали дебаты по религиозным вопросам. Хотя церковь безусловно осуждала таких женщин, как его прелестная подруга, а также — следует признать — и таких мужчин, как он сам, то есть распутников, благодаря которым только и могла существовать профессия куртизанок, тем не менее собственное его положение не вынуждало его исповедовать строгие и унылые воззрения наиболее ортодоксальных богословов. Однако склонность к религии, в частности к ее метафизическим аспектам, все более возрастала и впоследствии всецело овладела им.
— Когда я послал за тобой, ты не жила на улице Женщин, а ведь она, по твоим словам, служила тебе домом много лет, — сказал он.
— Я пряла, — ответила она.
— Пряла? Почему ты решилась на эту перемену?
— Я вовсе не думала о перемене. Мне нужно было время, чтобы собраться с мыслями, подумать о будущем. А в перемене я не чувствовала необходимости.
Он улыбнулся.
— Вот как? Что же, верю. Но у меня возник любопытный вопрос.
— Какой же? — спросила она.
— Ты не считаешь себя, насколько я понимаю, порочной женщиной?
Она взглянула ему прямо в глаза.
— А ты думаешь, что я такая?
Несколько мгновений он раздумывал.
— Нет, вовсе нет. Видимо, все это естественно для тебя, и, как бы ни выглядело с точки зрения церкви, ты не делаешь ничего худого, в отличие от тех, кто сознательно и намеренно пренебрегает общепринятыми установлениями. Скажи, Феодора, как ты понимаешь грех?
Такой поворот беседы и характер вопроса захватили ее врасплох. Она заколебалась в смущении, не понимая, к чему клонит правитель.
Он опять улыбнулся.
— Ты, должно быть, знаешь, что проповедники в храмах проклинают тебя и тебе подобных.
— О! — воскликнула она, поняв, в чем дело. — Это потому, что я получаю плотскую радость там, где нахожу ее? По мне, это не такой уж большой грех, раз радость достается и другим. Я примечала, что некоторые считают греховным то, что просто доставляет радость кому-нибудь другому. А я не так смотрю на это: грех — это то, что причиняет другим вред, боль или же оскорбляет их, делает несчастными. Скажи, так ли уж несчастлив мужчина, обнимающий женщину?
Он рассмеялся, услышав этот простодушный довод.
— Нет, моя маленькая сладострастница, вовсе не несчастлив — во всяком случае, обнимая тебя! Но ты не вполне понимаешь взгляд аскетов на этот вопрос.
— Каков же он? Я всегда считала, что они просто разобижены на жизнь.
— Ты несправедлива к ним. Некоторые из аскетов — великие мыслители и глубоко исследуют вопросы абсолютного добра и абсолютного зла. Они заняты не столько тем, что доставляет наслаждение другим, сколько тем, что доставляет недостойное наслаждение им самим. Они считают, что, отказывая себе в плотских наслаждениях, они возвышают душу и обеспечивают себе вечное блаженство в грядущей жизни.