Фернандо Магеллан. Книга 3
Шрифт:
Стражник посмотрел на Карвальо.
– Да, я успею вздернуть его на рее, – неожиданно согласился Жуан, – а пока допросим подчиненных.
Помощники мавра оказались разговорчивыми. Они беспрестанно кланялись, выражали знаками почтение.
– Кто это? – важно осведомился командующий, показывая на адмирала.
– Сын властителя острова Лусон, – согнул спину перед своим повелителем невысокий придворный с царапиной на лице, – верховный начальник флота властителя Брунея. Он великий флотоводец, ему нет равного
– Я в этом не сомневался, – ухмыльнулся Жуан. – Он сам хотел напасть на нас, или Сирипада велел ему?
Мавры переглянулись, военачальник смущенно промолвил:
– Это вы налетели на джонки. Мы приплыли с острова Лаоэ (Лаут), где подавили мятеж и разрушили город за то, что жители отказались повиноваться властителю Брунея, встали на сторону правителя Малой Явы. Наши джонки ночью вернулись в гавань, но боялись наскочить на мели, ждали утра.
– Ты лжешь! – Карвальо вскочил с кресла.
– Нет, мудрейший правитель христиан, он говорит правду! – замахал руками второй пленный. – Посуди сам: если бы мы хотели напасть на вас, то сделали бы это в темноте, когда воины спят и не готовы к сражению.
– Вы придумали это в трюме и договорились морочить мне голову! – наступал на них Жуан.
– Мы знаем, что у тебя мир с властителем, – на коленях оправдывались мавры.
Карвальо схватил за бороду поцарапанного пленного.
– Зачем в нашу сторону направлялись сотни вооруженных пирог?
– Я не знаю, повелитель, – испугался военачальник.
– Мы не слышали о них, не видели лодок, – торопливо объяснял второй.
– Наверное, это шло подкрепление, которое мы ожидали несколько дней назад, – вспомнил первый.
– Они чуть не накинулись на нас, – заявил Жуан, отпуская туземца. – Я не верю вам. Вас будут пытать, пока не сознаетесь в злых умыслах.
– Помилуй нас, повелитель! – завопил военачальник, униженно ползая на коленях у ног Карвальо.
– Пощади нас! – взмолился второй.
– Нет, – наслаждаясь зрелищем, замотал головою Жуан. – Я добьюсь признания. Вы понюхаете угольков!
– Не тронь их! – выступил вперед адмирал. – Ты первым нарушил мир и ответишь за это.
– Ага, заговорил! – обрадовался португалец. – Ты, конечно, ничего не знал о пирогах?
– Они могли выступить против язычников.
– А против нас могли? – издевался капитан.
– Да.
– Похоже, они говорят правду, – заметил Альбо.
– Он сознался! – Жуан показал рукой на адмирала.
– В чем?
– В том, что лодки могли напасть на нас.
– Но не сделали этого ни ночью, ни утром. Адмирал не отвечает за пироги. Они шли на язычников.
– Мы совершили большую глупость, – пожалел о случившемся Панкальдо.
– Что делать? – растерялся Жуан. – Отпустить их?
– Нет, но и не пытать, – решил Альбо.
Карвальо с досады пнул
– Санчо, уведи мавров, – устало велел он солдату, стараясь не глядеть в сторону адмирала.
Заканчивался тяжелый напряженный день. Растратив жару, солнце опускалось в океан. Волны чередою бежали в бухту, куда с криком проносились птицы. Легкий ветерок путался в снастях, полоскал концы неприбранных парусов.
Приподнятое воинственное настроение прошло, уступило место апатии и вялости. Никто не гнался за испанцами, не штурмовал каравеллы, не требовал вернуть пленных, не предлагал выкупа. Тишина и одиночество вокруг, словно в городе забыли о них, будто ничего не произошло.
Как часто после похмелья наступает раскаяние, так на Карвальо навалилось уныние. Он заперся в каюте, просил Спасителя даровать прощение, вызволить Хуана из беды.
«Владыка Человеколюбец, неужели сей одр будет мне гробом? – вторил Жуан молитве Иоанна Дамаскина. – Боюсь Твоего суда и бесконечных мук, но не перестаю творить злое. Гневлю Тебя, Бога моего, Пречистую Матерь, Небесные силы, святого Ангела, хранителя моего. Всем не достоин человеколюбия Твоего, заслужил осуждения и муки. Но спаси меня. Если спасешь праведника, разве в том величие? Если помилуешь чистого, разве это дивно, достойно Твоей милости? Удиви народ щедростью ко мне, грешному; яви в сем человеколюбие. Да не одолеет моя злоба Твоей невысказанной благости и милосердия…»
Много гадости скопилось в душе капитана, надолго растянулась молитва. Альбо открывал дверь, чтобы спросить разрешения войти в бухту, но каждый раз возвращался на палубу без ответа, довольный переменой, произошедшей с командующим.
Поздно вечером на закате, полыхавшем над океаном, корабли воровски пробрались в гавань и заякорились там, где утром стояли джонки. Из города были видны кровавые паруса каравелл-призраков, вернувшихся на место побоища. Когда совсем стемнело и мир скрылся от глаз, к флагману осторожно причалила пирога. Дозорные без шума доложили о ней изнуренному капитану, провели в каюту худого старика в перстнях, с дорогим кинжалом на поясе.
Поклонившись и сложив руки перед собой, посланник тонким голоском пытался объяснить цель приезда. Следовало разбудить толмача, да внутренним чутьем Карвальо понял, что привезли выкуп за пленных. В душе моряка от пролитых слез возникло желание отпустить всех с Богом, не взяв ни монеты, и тем хоть немного искупить вину. Жуан слушал мавра, не понимал слов, но знал все, что он говорил. Пока тот просил, в сердце капитана боролись сомнения. Старик закончил, а португалец не решил главного.
– Ты наполнишь вазу до краев, – неожиданно для себя промолвил Жуан, показывая на приобретенный фарфор.