Ферсман
Шрифт:
— «Меньше чем за сто лет своего господства, буржуазия создала более могущественные… производительные силы, чем все предшествующие поколения, вместе взятые; подчинила человеку силы природы, создала применение химии в земледелии и в промышленности, создала пароходы, железные дороги, электрические телеграфы, эксплоатацию целых частей света, приспособление рек для судоходства… В каком из предшествующих поколений могли предполагать, что подобные производительные силы таятся в недрах общественного труда?»
Весело оглядев зал, Калинин продолжал:
— Незнакомые с историей могут подумать, что эта цитата взята из писаний защитников буржуазии. Однако, товарищи, эта цитата взята у самых непримиримых противников буржуазии —
— Наше социалистическое общество… — продолжал Калинин, — в принципе еще более совершенно и должно… оставить далеко за флагом буржуазный строй в его культурных и экономических достижениях… Для того чтобы оставить за флагом буржуазное общество в его положительных сторонах, для этого промышленному комсоставу у нас придется проделать огромную работу, для этого должны быть выдвинуты и новые творцы, и новые техники, и организаторы, и руководители, и энтузиазм в народе должен быть поднят…
Ферсман слушал со все возрастающим вниманием. Оправдывалось его внутреннее ожидание. А вот и слова, словно прямо относившиеся к Хибинам. Калинин говорил о преимуществах советского строя, обращаясь к тем, кто их подчас недооценивал. Он заговорил о близоруких инженерах-строителях, которые не видят никакой разницы между тем, капиталист ли строит завод, или же его строит социалистическое Советское государство.
Не упуcкая из виду главной своей мысли, Калинин откровенно и деловито разбирал слабости первых шагов созидательной работы.
— Мы еще переживаем похмелье баррикадной борьбы, фронтовой борьбы, — говорил он. — Мы еще только…каких-нибудь два года, как приступили к строительству, не вошли во вкус строительства, еще малейшее достижение в этом строительстве требует невероятных человеческих усилий и, главным образом, непроизводительных усилий. Эти усилия "тратятся и в собственном трении внутри нас, мы еще не вошли во вкус строительства, — повторил он. — Но, товарищи, мы все люди, мы великолепно все понимаем, что нет ничего более увлекательного для человека, как чувство, что ты строишь, что ты являешься созидателем и то, что ты создаешь… И весь этот рост, и увеличение того, что ты создаешь, все это идет на службу человечеству, на службу рабочему и крестьянству, на освобождение человечества, на укрепление действительного братства… Это — одухотворяет…
Последние два слова Калинин произнес с таким глубоким чувством, что по всему залу пролетел ответный шелест.
— Товарищи, — продолжал Калинин, — вы сами понимаете, что все завоевания, которые произошли у нас, они в своей сущности произошли от степени концентрированности человеческих усилий. Чем больше сконцентрировано человеческих сил на какой угодно точке применения, тем больше получается результатов. И, конечно, товарищи, многомиллионный народ с огромной территорией и правительство этого народа, могущее имеющее возможность сконцентрировать огромные массы в борьбе с силами природы, на преодоление их, они располагают огромными средствами, которыми не располагает ни один капиталист, в том числе и Морган. Воля Моргана в области капиталистического владения, его могущество и политическое влияние распространяются безусловно на весь мир. Всюду в капиталистическом мире его славословят, но он не располагает таким могуществом, каким располагает Советское правительство. Я должен сказать, и таким, каким располагает наш комсостав в промышленности. Это имеет безусловно огромное значение, и я думаю, что в ближайшие годы, ну, по крайней мере, в десятилетний период, вот эта возможность концентрации сил — она скажется, преимущества ее перед капиталистическим миром решительно скажутся. Нам говорят, что мы фантасты… Я говорю: конечно, мы фантасты, мы всегда забегаем
Конец 1926 года был для Ферсмана переломным. В этом нужно было видеть влияние и новой среды, и нового времени, и этой речи.
В ряде событий, которые укрепили силы Ферсмана, влили в него новую энергию для продолжения борьбы, вторая встреча со «всесоюзным старостой» не могла не оставить заметного следа. Важно не просто получить поддержку — важно получить ее во-время… Много значит простое, от души идущее слово пропагандиста-большевика!.. Изумительные всходы пробуждает оно в подготовленной к его восприятию человеческой душе.
Ферсман в этом году с неожиданной силой стал снова штурмовать твердыни геолкома и химических главков, писать статьи, добывать, где придется, средства на новые экспедиции. Вся его рать пришла в движение и загорелась неукротимым стремлением во что бы то ни стало победить в борьбе за апатиты. Время было такое, которое не позволяло замереть в покое. Заканчивался период восстановления, в строй вступала вторая очередь Волховстроя, зажигались огни Днепрогэса, закладывался Сталинградский тракторный. Самый воздух страны возбуждал силы тех, кто вдыхал его полной грудью.
Одновременно с экспедицией Ферсмана «плечом в плечо», как рассказывал герой этого важного эпизода, в хибинских тундрах под крылышком первого социалистического комбината Мурманской железной дороги закреплялся еще один форпост наступления на Север. Он считался опорным полярным пунктом земледелия, возглавлял его молодой агроном, в прошлом эстонский крестьянин, солдатский депутат и, наконец, — во исполнение мечты юности — студент петроградского сельскохозяйственного института Иоганн Эйхфельд. За ним стоял труд поколений его отцов и дедов, терпеливо и неустанно превращавших черную хлюпающую грязь эстонских болот в плодородную землю латифундий эстонских баронов. Сейчас ему и его братьям — эстонцам, русским, саами, якутам и всем другим — принадлежала вся земля от финских границ до Тихого океана. Она была громадна и неустроена. Почти на половине ее под тонким почвенным покровом лежал никогда не тающий лед. Но здесь должны были жить люди, тем более, что природа насытила недра этих краев богатствами, которые нужно было обратить на пользу человеку.
Эйхфельд думал не только о создании «цеха здоровья», как он называл полярное сельское хозяйство, но и о таком предмете первой необходимости, каким является красота. На полустанках Мурманской железной дороги обитатели вросших в землю вагончиков, изображавших станционные службы, на крышах разводили огороды (он шутливо называл их «садами Семирамиды»), а на земле устраивали «клумбы» из битого кирпича и украшали их бордюрами и узорами белой известки. Эйхфельд был счастлив и, не скрывая, рассказывал о своей радости, когда рабочие лесопильного завода, увидев впервые настоящую клумбу с первыми настоящими левкоями, которые заблагоухали в тундре, попросили разрешения приходить «посидеть у цветочков».
Для садика был отвоеван один-единственный холмик среди чахлых лесов и болот, но лиха беда начало! И плоды земные и цветы неудержимо шли на Север, — их вела туда твердая рука большевика, его горячее сердце через все трудности и временные разочарования.
— Просвещенные колонизаторы, — иронически усмехался Эйхфельд, кивая в сторону Запада, — идут в глушь, чтобы снять оттуда сливки. Им очень мало заботы до того, как будут жить люди на Севере. Вымрут — туда им и дорога! А мы осваиваем Север навечно. Люди будут здесь жить, как люди, как во всех других советских краях.