Фес
Шрифт:
– Простите! – Я подошел, пожал плечами. “Зачем?” – Случайно слышал, что вы русская – там, в театре.
Она неопределенно хмыкнула, убрала карту. Сунула руки в карманы, натянув ткань, под которой красиво выступила грудь. А плечи, наоборот, сузились – как у подростка.
– И что? – Она развернулась, ссутулилась. Медленно побрела в сторону Кольца. При ходьбе ее фигурка раскачивалась, как на нитке, то и дело заслоняя собой низкие фонарики, горевшие между деревьев.
“Никогда не разговаривай за границей с русскими!” Я вздохнул, мысленно
– Билет!
Не поворачивая головы, она вынула бумажку, протянула через плечо:
– Вы что, контролер? – Голос хриплый как у курильщика.
Я коснулся холодных пальцев, развернул бумажку.
– Довольны?
Не читая, сунул билет в карман и взял ее под руку.
Остальной вечер я помню урывками, эпизодами, выкроенными из времени. Зачем я потащил ее в кафе, где мы сидели с “цыганкой”? Зачем полез целоваться в такси – и целовал, пока она не задохнулась, не укусила? Как мы оказались на лавке под бетонной башней? Где взяли коньяк, который тут же выпили из горлышка? Зачем завалились в гей-бар и заказали каких-то коктейлей? И целовались на плюшевом диване, никого не стесняясь?
В номере я набросился на нее с яростью человека, упустившего что-то важное. Она отвечала так же болезненно, словно хотела вытеснить нечто из сознания и памяти; выгнать из самой крови. Требовала, чтобы я заполнил ее всю, каждый сантиметр.
Утром впервые за много лет я проснулся не один. Она не спала, показывала глазами на мобильный, отчаянно звонивший на кресле. Голый, я слонялся по комнате – и врал “цыганке”, что у меня срочный вызов, что улетаю. И что мы обо всем договоримся потом, по почте.
Все это время она, подперев щеку, наблюдала за мной испытывающим, холодным взглядом. С этой лжи, этого маленького предательства – нелепого, ненужного – началось наше утро. Я прошел испытание и заслужил вознаграждение. Мне выдали его сразу, я даже не успел сходить в душ.
С каждым движением она все теснее смыкала ресницы, густые и короткие, как щетки. Серые глаза темнели, сужались. В такие моменты она походила на азиатку – раскосую, с тонким, змеиным ртом. Тогда и потом, когда мы жили вместе, я часто ловил себя на одной мысли – что со мной лежит чужой, незнакомый человек. Кто сейчас эта женщина? Кто она?
Вечером на моей раковине уже стояли ее флаконы и коробочки.
“Зачем тратить деньги на два номера? – размышляла. – Лучше в кабаках прогуляем”.
Я с радостью соглашался: нет, незачем. Да, прогуляем.
Потом я случайно наткнулся на ее авиабилеты, они выпали на пол. Выяснил, что она улетает в Москву на три дня раньше. “Ну, ерунда, что делать… – Пожимала плечами, убирая билеты в сумочку. – У тебя еще дела, наверное…” Но я уже бежал вниз, просил найти рейс, чтобы лететь вместе.
Откуда родом эта девушка? Где живет и кем работает? Рассказывала она мало, а я не настаивал. Взрослый, самостоятельный человек – что еще нужно?
Тогда в Вене я понял, что меня устраивает в этой женщине все. Ее вечная “недосказанность”, “недовоплощенность”. То, как часто она давала мне возможность побыть одному, удаляясь в собственные мысли. Она оградила меня от своего прошлого. И о моем особенно не спрашивала. К тому же у нее был редкий для женщины дар не принуждать в лоб, не требовать.
А сделать так, чтобы я сам, якобы для себя, захотел то, что ей нужно.
Чисто азиатский метод, между прочим. Но мне, прагматику, это тоже нравилось.
В любви она была физически жадной, до болезненных крайностей – оставаясь внешне холодной, “нездешней” какой-то. Этот контраст, жара и холода, невероятно возбуждал меня. В сущности, я нашел в ней себя, свое отражение. Типичного представителя поколения, чья внешняя природа изменчива, управляема – а внутренняя непреодолима в последней правоте и цели. В чем состояла цель? Какой правотой обладала? Я не знал или не хотел знать. Потому что у моих сверстников эти цели часто оказывались не только непредсказуемыми, но и пугающе разными.
Представляя ее лицо, я никогда не мог увидеть его целиком, с фотографической точностью. Каждый раз оно ускользало, стоило мне вообразить его. Наверное, поэтому мне хотелось быть рядом как можно чаще – особенно когда мы расставались, пусть даже ненадолго. Чтобы не забыть лицо, удержать образ, рассеянный и неясный.
Удивительно, но и запахом своим она не обладала. Духи, шампуни, бальзамы – я знал их наизусть, мог с порога сказать, чем она пользовалась. Но как пахла она сама? Ее тело? Пепельный волос на борту раковины – вот и все, на что я мог рассчитывать.
В самолете из Вены мы пили пиво и вспоминали “нашу историю”. Однако билет в оперу найти так и не удалось. Куда он делся? Номер места она, конечно, не помнила.
В Москве мы стали жить вместе уже через месяц. Сначала в моей студии, за рекой, а потом, когда она забеременела, – в новой квартире рядом с офисом. Тогда же и поженились, тихим вторником где-то в Хамовниках.
Ее беременность нисколько не удивила меня. “Все идет по схеме, хранящейся на моем „диске”, – сразу же сказал я себе. – По плану, давно составленному в подсознании… Если не сейчас, то когда же?”