Фес
Шрифт:
“Но где взять этот номер?”
– Как только выяснят, что человек врезал дуба, – все, дальше копать не будут.
В темноте его глаза отливали желтизной, как стекла на витринах.
– Почему?
– Потому что мы не ЮКОС, проще взять за жабры новых. – Сиденье под ним снова затрещало, он откинулся. – Таких, сам знаешь, – как семечек. Хоп?
Нервничая, он часто вставлял азиатские словечки.
Я запрокинул голову, посмотрел на балкон. На посетителей, каждый из которых теперь выглядел мишенью. Снова наверх.
– Ты как, на связи? – Он нетерпеливо постучал по столику пепельницей. –
Голуби на балконе исчезли, окна по-прежнему наглухо зашторены.
– Скажи, кто была эта девушка?
…Чеки из магазинов и посадочные талоны, провода зарядных устройств и счета за Интернет, багажные квитанции и коробки от дисков – барахло лежало в письменном столе вперемешку, залитое чем-то желтым. И я перечитывал записные книжки и ежедневники. Изучал жизнь, прожитую по безупречной схеме.
“Где произошла ошибка? Почему именно теперь, сегодня?”
Внутренний голос твердил, что причина во мне, а не в осечке со счетом. Что эпизод со следователем – всего лишь верхушка айсберга. Кульминация. “Это с тобой что-то случилось – а уж потом понеслось к черту”. Но что? И почему? Не страх, но ужас переполнял меня в такие секунды – перед тем неясным, что раньше находилось снаружи, а теперь стало моей частью.
Еще вчера предсказуемая, жизнь рушилась. Распадалась под натиском чужой силы. “Сколько мы продержимся на взятках – полгода, год? С долгами за квартиру и клинику, с огромными кредитами – с моими сотрудниками, выброшенными на улицу, – с ребенком и женой на руках – что мне делать? Как жить?”
“Говорил – откладывай!” – Кусал подушку.
“Знал, в какой стране живешь. С какими гнидами”.
Но люди, чья юность пришлась на эпоху инфляций, копить не умели.
После рюмки коньяку немного успокоился: “Обойдется, проскочим!” Хлопал себя по щекам, умывался. “Когда начинали, еще не такое случалось”. И снова возвращался к тяжелым, замкнутым в себе мыслям.
“Раньше мир выглядел сложным, но постижимым. Разумным. А теперь между ним и тобой пропасть. Дыра, которую ничем не залатаешь. Даже время, которое раньше казалось дворцовой анфиладой, и то превратилось в темный коридор”.
Я взял с полки книгу испанского художника. Вспомнил, как приехал на его выставку в Вене – и как бродил между огромных пластин, закрученных или вытянутых, как волны. Как потом обедал с девушкой-литагентом и чуть не закрутил с ней роман; а вечером познакомился с русской – и теперь она ждала от меня ребенка.
Чем ближе подступало прошлое, тем явственнее было чувство, что с этим прошлым меня ничто не связывает. Что я очутился между пластинами испанского художника, только в реальности. И что время, в которое я попал, мне враждебно.
За бульваром та же улица. Но в этой части нет ни кафе, ни музеев. Мерцают сквозь тяжелую от пыли листву фасады особняков, торчат комоды жилых домов – с балконами, выдвинутыми как ящики. Нет ни людей, ни машин. Ничего не стоит перейти улицу на красный свет. Но девушка стоит на бульваре и упрямо ждет зеленый. От нетерпения она переступает тонкими ногами, не меняя при этом осанки, отчего кажется, что ноги живут отдельно. Наконец дают
О смерти одноклассницы мне сообщили на сайте. Написала девочка, то есть теперь уже дама, – они со школы дружили, и девочка знала, что между нами в школе “что-то было”. Из письма я узнал, что ее нашли в коматозной гостинице, “Турист” или “Спутник” – не помню. Снотворное и алкоголь в диком количестве, без вариантов. Но случай это или самоубийство – неизвестно. Похороны во вторник, тогда уже наступила пятница. Да и о какой любви шла речь? Сидели за одной партой, касались коленками. Пару раз целовались в подъезде и однажды танцевали медленный танец, сгорая от стыда перед сверстниками. А потом она уехала, исчезла из нашего класса. Стала артисткой или что-то в этом роде – не знаю. Только несколько лет назад, когда я заказывал мебель, мы заочно встретились. В договоре стояла знакомая фамилия, и я с удивлением понял, что девочка, в которую я был влюблен школьником, теперь хозяйка салона. И вот, надо же…
“Такие часто работают с подставными фирмами”.
Я открыл в телефоне новое сообщение.
“Идеальная кандидатура”.
Но пальцы отказывались нажимать кнопки. Мне вдруг вспомнилась ее мать, худая женщина в синей юбке. Ее седые и почему-то всегда распущенные волосы. Эклеры на тарелке, которыми она меня угощала. Несуразно маленькие для такого роста руки. Представил, как она теребит фартук, как дрожат сухие губы – когда приходят эти. Как следователь, та самая толстая, открывает “горькую правду о дочери”, чей портрет стоит в траурной рамке.
Картина выглядела отвратительной, гнусной.
“Ну что, что?” Глаза блуждали по комнате.
В ответ с коробки скалился младенец.
“Давай соглашайся! – Я принялся упрашивать ее – так, словно она сидела в соседней комнате. – А то ведь сожрут, схряпают – сама знаешь гадов”.
Рассказал про нашу старенькую корректоршу и дорогие лекарства, на которых она держится. Что верстальщику надо платить за учебу сына.
У всех долги, кредиты. Болячки. Не говоря о моем семействе. “К нормальной жизни привыкаешь быстро…”
Я говорил – а внутри разгоралась злость. Ненависть – к системе, которая ставит всех на колени. К людям, позволившим эту систему построить. Зажав телефон, изо всех сил лупил подушку, воображая толстую. И дрожал, задыхался от страха и наслаждения.
…Улица по-прежнему пустовала. Жарко, тихо – ни знака, ни намека. Ни звука. Только листва набрякла – наверное, перед ливнем. И шелестит мелкой дрожью.
Кнопка вдавилась, хрустнула.
“Ваше сообщение отправлено”.
Теперь звучало только пение.