Фетисыч
Шрифт:
За завтраком он выкладывал старой женщине хуторское:
– Тетка Варя и бабка Наташа живые. Дед Андрей в больнице лежал, на станции. Но еле ходит. А Мария Петровна наша померла, - сообщил он главную новость.
– Какая беда... Да как же...
К той поре поспела и директорша школы, Галина Федоровна. Услыхав о смерти учительницы, она даже всплакнула:
– Господи... Как мы ее любили... Так вас и пестала до последнего. А схоронили где?
– В райцентре, дочка забрала, - сказал Яков и повернул на свое, ради чего и шел: - Она померла, а мы остались ни с чем. Пятеро учеников: трое Капустиных, Башелукова, я. А учить нас некому.
Завтракали и слушали Якова.
– Как она померла, сообщили в сельсовет, оттуда в районо. Там велели перевести нас в Ендовку, на центральную усадьбу. Мы и поехали туда с дядей Витей Капустиным. У него трое в школу ходят, и Вовке на тот год идти. Поехали. Трактором едва добрались. Думали в интернат устроиться. Там большой интернат, двухэтажный. А его закрыли.
– Сейчас их везде закрывают, - вздохнула Галина Федоровна.
– Закрыли и там. В школу нас берут, пожалуйста. А как добираться? Колхоз не будет возить. Горючего нет, и вся техника поломана. Говорят, становитесь по квартирам. А квартиры в Ендовке - с ума сойти. Сдурели хозяйки. По сто тысяч требуют. Капустин как услыхал, за голову схватился. Он где такие деньги возьмет? Тем более за троих. Опупеть можно. У него зарплата - сто тысяч не выходит. И тех не дают с лета. Плюнул. Пусть, говорит, дома сидят. А Маринка Башелукова, та и вовсе - кроха. Куда ее отпустят родители? Она у них одна при двух бабках. Те сразу с ума сойдут. Вот и все... И как хочешь... Учительницу бы нам найти, попросил он.
Галина Федоровна, оставив еду, слушала. Она была еще молодая, но полная, при золотых очках, коса на голове короной - настоящая директорша.
Возле дома затарахтел мотоцикл и смолк.
– Отец наш приехал, - объявила Галина Федоровна.
– Завтракать.
– Галина!
– раздался из коридора голос.
– Я пойду со скотиной управлюсь. Ты не давала им?
– Нет.
– Управились мы, управились в четыре руки с помощником, - горделиво сообщила баба Ганя.
– Накормили и напоили.
– Молодцы! Кто у тебя в помощниках?
Муж у Галины Федоровны был тоже нестарый, но при черной бороде - по новой казачьей моде.
– Это чей такой? Либо землячок?
– Угадал.
– Спасибо, земляк. Мне легче жить.
– Предлагаю вам красную лампочку ввернуть в курятник, - сказал Яков.
– Я в журнале читал, в "Науке и жизни". Куры лучше несутся при красном свете.
– О!
– удивилась Галина Федоровна.
– В "Науке и жизни"? Надо попробовать.
– Ввернем, - пообещал ей муж.
– Какие еще будут предложения по ведению хозяйства?
– Козам пора гречишной соломы понемногу класть, - шутки не принимая, сказал Яков.
– Скоро пух щипать. От гречишной соломы коза пух хорошо отдает.
– В журнале, что ли, прочитал?
– Дед наш всегда так делал. А без гречишной соломы потом трудно пух щипать.
– Правильно гутарит, - поддержала баба Ганя.
– Делали так.
– Что ж, привезем гречишной соломы. А то ведь и вправду щипать их несладко.
Отзавтракали. Хозяин присел на корточках возле устья печки, подымить. Якову сварили напоследок кружку пахучего какао, печенья да пряников положили.
– Мария Петровна умерла, - сказала мужу хозяйка.
– Школу у них закрывают. Нет учителя. А у нас в Филоновской никого нет?
– задумчиво спросила она не столько мужа, сколько себя.
– Татьяна Петровна на пенсии, она не пойдет. Надо из молодых.
– Не могла наша Петровна чуток потерпеть, - со вздохом попенял Яков.
– Конечно, старая. Но хоть бы до зимних каникул доучила. А не... Неделя прошла. Так и месяц пройдет, и зима. На второй год оставаться?
Так искренне было это мальчишечье, детское огорчение, что баба Ганя пожалела:
– А ты живи у нас. Школа - рядом. И мне будет с кем погутарить.
Предложение было неожиданным. Яков вскинулся и поглядел на Галину Федоровну и мужа ее.
– Живи, - подтвердил приглашение хозяин.
– Лампочку красную в курятник ввернем, куры усиленно занесутся, харчей хватит.
– Ему понравился этот мальчишка. Свои сыновья этой осенью в город уехали: старший - в институт, младший - в техникум. Стало в доме непривычно пусто. Живи, - повторил он.
Мальчик не мог ничего ответить, лишь глядел на Галину Федоровну, понимая, что последнее слово за ней. Она поняла его, сказала мягко:
– Живи. Комната свободная есть. С матерью я поговорю.
У Якова сердчишко колыхнулось от неожиданной радости. Поселиться в доме директорши, учиться в настоящей школе со спортзалом, где и зимой в футбол играют. А уж народу там... Школа своя вдруг увиделась в настоящем свете: пустой дряхлый дом со ржавою крышею, один-разъединый класс, Капустины да Кроха. Алешкинская школа - дворец. А дом Галины Федоровны... Это не пьяный да похмельный отчим да мать с ругней: "Замолчи... Прикуси длинный язык..." Здесь - книг полная комната, все стены в полках.
– Я обещал к обеду вернуться, - сказал Яков.
– Мамка ждет.
– Конечно, конечно, - одобрила Галина Федоровна.
– Сходи. Матери скажи. Я напишу ей записку.
– И мужа попросила: - Ты куда едешь? Может, подбросишь его?
– До хутора не пробьюсь. Через ерики не пройдет мотоцикл. Там круто и развезло теперь.
– Не пройдет, - подтвердил Яков.
– Но до ерика довезу. Собирайся.
До Катькиного ерика - глубокой, с крутыми склонами балки с мутным ручьем по дну - могучий мотоцикл "Урал" докатил быстро. А далее, перебравшись через ерик, Яков словно на крыльях летел. Ни дождь, ни грязь не были помехой. Дорога к хутору была уже дорогой к новому, к завтрашнему, дню, когда он уйдет в Алешкин, в тамошнюю школу, к Галине Федоровне.
По-прежнему моросило. В займищном голом лесу было тихо. Даже воронье убралось к жилью человеческому, к теплу. До ночи, до своей поры дремали на лежках сытые кабаны. Рыжий, уже выкуневший лисовин, издали заметив мальчика, замер и не таясь переждал, пока он пройдет. Пара тонконогих косуль легкими скачками ушла от дороги. По мокрой земле и листве скачки были бесшумными. Мелькнули белые подхвостья - и нет их.
Яков по сторонам не глядел. Он на хутор спешил, где ждали его.
Через дом родной он промчался, не успев похвалиться. Мать с отчимом на базах управлялись со скотиной. Ухватив сумку, Яков подался в школу, гадая: как там без него? И если в долгом пути на хутор ничто не омрачало нежданно свалившегося на него счастья, то теперь пришло на ум иное: он уйдет, а Капустины с Крохой останутся. Что будет с ними? И что со школой? Радость гасла. А уж о том, чтобы в школе похвалиться, и вовсе не стоило думать. Молчать надо было до поры. Но до какой?