Фея Хлебных Крошек
Шрифт:
– Средство, друг мой! – отвечала Фея Хлебных Крошек, взволнованная до глубины души. – Быть может, такое средство имеется! Но как могу я, старуха, обречь на эту участь тебя, такого юного, чувствительного и страстного? Не горячись, Мишель, и позволь мне договорить. В гороскопе еще говорилось, что если муж мой будет любить меня так сильно, что проживет этот первый год, храня верность мне и не помышляя ни о чем другом, кроме счастья принадлежать мне, то этот человек, связанный со мною узами самой сильной и самоотверженной любви, непременно отыщет, прежде чем истечет этот год, волшебное средство, которое продлит мне жизнь и возвратит молодость. И я снова превращусь в Билкис!
Я откинулся на спинку стула, закрыв лицо руками.
– О друг мой, что вы сказали… и что вы сделали?… Билкис
– О чем ты говоришь, глупец? Билкис – это я!..
– Увы!.. Сон подарил мне другую Билкис, и я тщетно искал у вашей мудрости средства против этой обольстительной иллюзии! Предаваясь воспоминаниям вашей юности, вы не захотели понять, как преступно мое блаженство. Билкис. изображенная на этом роковом портрете, вселила в мою душу предательскую страсть, которая лишает меня права спасти вас!
– И это все? – осведомилась Фея Хлебных Крошек с улыбкой. – Других соперниц у меня нет?
– Соперниц Билкис, Боже правый! Да и сама Билкис вам не соперница, ибо я ведь не ответчик за демона моих сновидений, не так ли?… И я ведь не виноват в том, что она всегда, всегда возвращается, хотя я уже полгода как запретил себе смотреть на ее портрет!
– Успокой свою совесть, Мишель! ибо, повторяю тебе, твоя любовь к Билкис – чувство, которое радует меня ничуть не меньше, чем твоя многолетняя преданность старой фее Хлебных Крошек; не бойся, я не только не ревную тебя к ней, но. напротив, чувствую себя вдвойне счастливой. Итак, ничто не мешает тебе надеяться на успех, дитя мое, если ты чувствуешь, что способен дожить до заката ближайшего дня святого Михаила, не впустив в свою душу ни страсти к другой женщине, ни сожаления о данных тобою клятвах.
– Потребуйте от меня чего-нибудь более трудного, Фея Хлебных Крошек! Клянусь вам исполнять то, чего вы от меня требуете, не полгода, но всю жизнь!
– Об этом я подумаю по истечении первого срока, – отвечала Фея Хлебных Крошек, – боюсь, однако, что предстоящее тебе испытание куда серьезнее, чем ты думаешь. Искать это средство придется по всему свету, ибо я сама не знаю, где именно поместила его премудрость Господня; ты еще очень и очень молод; лицом и обликом ты можешь соперничать с принцами; по дорожному костюму, который я тебе приготовила, никто не скажет, что ты простой плотник; и хотя ты еще не бывал в свете, лишь только ты там появишься, все обратят на тебя внимание, потому что у тебя есть два бесценных качества, которым вежливое обращение служит лишь условленной формой выражения: постоянная доброжелательность и совершенная скромность. В странах, по которым ты будешь путешествовать, полным-полно любезных и прекрасных женщин: тебе придется, если только ты не захочешь прослыть грубияном и невежей, обращаться с ними так же приветливо и даже нежно, как и они с тобой. Тебя полюбят, Мишель, а любовь нуждается во взаимности. Иногда она ее даже требует. Учти также, друг мой, что меня рядом с тобою не будет и что я не смогу по вечерам укреплять твой дух теми серьезными и нежными беседами, какими я до сих пор помогала тебе разрешать тревожившие тебя сомнения. Больше того, в течение всего этого времени ты не сможешь видеть Билкис, которая вправе посещать тебя по ночам лишь под супружеским кровом, и черпать утешение тебе будет позволено лишь в немом созерцании ее портрета.
– Мне и этого не нужно, – живо отвечал я. – И ее, и ваши черты запечатлены в моем сердце навсегда. Опасности, которыми вы рассчитывали меня напугать, тревожат меня так мало, что с моей стороны было бы, пожалуй, преступным попытаться оградить себя от них. Портрет Билкис останется у вас, – прибавил я, протягивая ей медальон, – а если вы хотите как-то скрасить наше расставание, вы дадите мне взамен ваше собственное изображение.
– Ты сохранишь их оба, – воскликнула Фея Хлебных Крошек, – я почту за величайшее счастье, если ты каждый день будешь бросать взгляд на то уродливое обличье, каким наделили меня годы! Но разве ты до сих пор не заметил, что у портрета есть другая сторона? Смотри!
В самом деле, с другой стороны имелось изображение Феи Хлебных Крошек, и я тотчас пылко его поцеловал.
– Дитя, – сказала она, – несчастное, но достойное создание, которое из-за
Произнеся эти слова, Фея Хлебных Крошек тотчас, словно они вырвались у нее по недосмотру, возвратилась к цели и обстоятельствам моего путешествия.
– Не следует терять время, – сказала она, – ибо я чувствую, что ужасный страх навсегда потерять тебя подтачивает мое слабое здоровье. С некоторых пор дни старят меня больше, чем прежде старили годы, и я не удивлюсь, если окажется, что у меня вырвались в твоем присутствии какие-нибудь бессмысленные речи, похожие на смутные старческие мечтания.
– Ничего подобного не произошло, друг мой, но я готов вам повиноваться и полагаю, что прямо сейчас отправился бы в путь, хотя время теперь и не самое подходящее для поисков; назовите же мне поскорее то средство, от которого вы ждете исцеления. Если я его не найду, значит, найти его человеку не под силу!
– Как! Мыслимое ли дело, чтобы я забыла назвать тебе его? Это мандрагора, которая поет!
– Вы сказали «мандрагора, которая поет»? Неужели вы верите, Фея Хлебных Крошек, что мандрагоры, которые поют, существуют где-нибудь, кроме вздорных баллад, распеваемых гранвильскими школьниками и рабочими?
– Существует всего одна такая мандрагора, одна-единственная, а история ее, которую я тебе когда-нибудь расскажу, – прекраснейшее из всех восточных преданий, ибо содержится оно в тайной книге царя Соломона. [150] Эту-то единственную мандрагору и надо найти.
150
Речь идет о «Ключе Соломона», средневековом сборнике заклинаний духов и демонов, авторство которого приписывается царю Соломону.
– Силы небесные, спасите меня и помилуйте! – воскликнул я. – В какое ужасное положение я попал! Как найти за полгода мандрагору, которая поет, если сама Фея Хлебных Крошек только что сказала, что не знает, где именно поместила ее премудрость Господня, и что ее тщетно разыскивают со времен царя Соломона!
– Не страшись этой трудности! Мандрагора, которая поет, сама объявится под рукой, созданной, чтобы сорвать ее, и, где бы ты ни оказался в день святого Михаила, в последний день твоего благородного изгнанничества, пусть даже это будет происходить в отдаленнейшем краю, среди полярных льдов, где ни один цветок никогда не раскрывался навстречу солнцу, в закатный час, когда последний луч солнца начнет угасать на горизонте, поющая мандрагора сама распустится перед тобою, свежая и алая, если только ты не перестанешь меня любить, и ты споешь тогда так, как не пел еще никто на земле, припев, памятный тебе с детства:
Это я, это я, это я, Это я – мандрагора, Дочь зари, для тебя я спою очень скоро; Я невеста твоя!Тогда тебе не о чем будет беспокоиться, судьба наша решится, и мы очень скоро увидимся вновь.
– Постойте, – сказал я Фее Хлебных Крошек, которая, произнеся эти слова, уже собиралась по обыкновению удалиться на свою половину, – я всегда повиновался вам в том, что касалось мелких подробностей нашей совместной жизни, и никогда не мешал вам исчезать ежевечерне за этой дверью, закрывающейся так плотно, что я, безусловно, не прогадал бы, отдав весь остров Мэн за то, чтобы нанять в мои мастерские рабочего, ее изготовившего. Но сегодня – дело другое. Я покидаю вас, и, возможно, надолго, причем покидаю подавленной и страдающей: вы сами в этом признались. Час, когда я отправлюсь в путь, пробьет задолго до того, как вы проснетесь, и я уйду несчастным, если не буду спокоен насчет вашего здоровья, если не получу от вас прощального поцелуя и благословения. Не закрывайте эту дверь, Фея Хлебных Крошек, мне необходимо слышать ваше дыхание, я не смогу заснуть, не зная наверняка, что ваш сон спокоен.