Фиалки по средам. Новеллы
Шрифт:
– И вы думаете, он поверит?
– Робер с поразительной легкостью верит всему, что льстит его самолюбию.
Она была права. Он не только добродушно воспринял ответ и план Одетты, но еще и с удовольствием разыграл передо мной прекрасную сцену нежности, трогательной героиней которой стала его жена.
– Бедная малышка Одетта! Она великолепна! Дорогой мой, я считаю, что в наше время уже не найти подобного примера супружеской самоотверженности. Подумайте сами, ведь она порой говорит: «Расскажи о женщине, которую ты любишь. Все, что касается тебя, мне очень дорого». Знаете, я вижу, словно наяву, как она в этом средиземноморском
– Но вы-то сами ревнивы, – сказал я.
– Жутко ревнив.
Он задумался, потом вернулся к прежней мысли:
– Это было бы прекрасным началом пьесы, а? Сцена между мной и вами… Сцена между Одеттой и вами… Это полное самоотречение, без всякой эмфазы… Естественно, ваш персонаж должен быть влюблен в Одетту… Он пытается воспользоваться ситуацией, но вынужден отступиться перед чистотой этой необыкновенной женщины…
– Мне это даже в голову не приходило.
– Вполне понятно… Вы же знаете Одетту. Но в пьесе…
Он съездил в Андалусию, а Одетта – на греческие острова, откуда она вернулась загоревшая, пышущая здоровьем, светящаяся счастьем. Я увидел их обоих в июне. После обеда Фабер увлек меня в свой кабинет.
– Ну, я пишу эту пьесу, – сказал он. – Все уже решено.
– Какую пьесу?
– Какую пьесу! Да ту, которую мы с вами обсуждали, которая начинается сценой между мной и вами по поводу Одетты… Название будет «Жертва»… Первый акт уже написан, впрочем, сделать это было легко. Сама жизнь дала мне почти все.
– Сама жизнь? Это же опасно… Надеюсь, вы сделали необходимые перемены?
– Естественно… Я свое ремесло знаю… Перемена совершается инстинктивно… Героя, то есть себя, я превратил в художника донжуановского типа, а вас – в пьесе вы носите имя Бернар – в человека сентиментального…
– В чем же здесь перемена? Вы и есть донжуан, а я сентиментален…
– Да, но все материальные детали представлены совершенно иначе… Трудности начинаются со второго акта. Тут я не знаю, куда повернуть. Думаю, Бернар попытается использовать свой шанс, и ему почти повезет, потому что Жюльетта (Одетта из пьесы) жаждет реванша… Затем, в последний момент, она опомнится, любовь победит.
– Любовь к вам?
– Разумеется… Остается третий акт. Тут все еще темно, но, видимо, надо будет ввести любовницу героя и ее мужа… Муж этот захочет отомстить, и Жюльетта, героически бросившись между ним и своей соперницей – или между мужем и героем, – спасет тому жизнь.
– Вам не кажется, что это слишком мелодраматично?
– Если рассказывать в трех словах, как я это сделал, да… Но все зависит от исполнения… У меня современные персонажи, которые говорят современным языком и действуют так, как поступили бы мы с вами… Капелька мелодрамы в сюжете меня устраивает… В этом суть театра… Диалоги спасут все, а в диалоге, откровенно говоря, мне нет равных!
Истинная правда, что в диалоге ему не было равных – я искренне это признавал. Но все же задал еще один вопрос:
– А мадам Астье?
– Какая еще мадам Астье?
– Та, что ездила с вами в Гранаду и стала первопричиной
– А, Пепита… Да, она получит это имя, поскольку мы оказались в Испании… Изумительная была женщина…
– Была? Что с ней сталось?
– Откуда мне знать? Для меня этот эпизод полностью завершен… Полагаю, она воссоединилась со своим Пепито… Но в «Жертве» она обретет новую жизнь… Слушайте, мне бы надо увидеться с этой бедной Пепитой, чтобы уточнить пару деталей, необходимых для роли… Она так грациозно скидывала туфельку, перед тем как лечь в постель… Я попрошу, чтобы она показала это движение актрисе, которая будет исполнять ее роль.
Лето прошло. В октябре я узнал, что «Жертву» начинают репетировать. Жюльетту должна была играть Женни Сорбье (в то время молодая и знаменитая актриса). Фабер часто просил меня посещать репетиции своих пьес. Не то чтобы он признавал за мной какую-то особую компетентность, но ему казалось, что свежий взгляд легче обнаружит неправдоподобие некоторых эпизодов. Я приходил охотно, поскольку любил практическую театральную работу и привычную суету кулис. В тот день мне предстояло увидеть репетицию более любопытную и нервную, чем какая-либо из тех, что я посещал прежде. В большом пустом зале, почти лишенном света, Фабер усадил меня рядом с собой в одном из рядов партера. Он казался озабоченным.
– Не знаю, в чем дело, – сказал он, – что-то не ладится… Женни, которая обычно с полуслова понимает все, что я хочу сказать, сегодня упрямится… Порой у нее даже интонации неестественные, и это ей совершенно не свойственно… Я недоумеваю, дорогой мой… Впрочем, вы сами увидите.
На почти голой сцене появился актер и сел за письменный стол в стиле ампир. Он играл Фабера. Произошла короткая сцена с секретаршей, и та возвестила о появлении персонажа, изображавшего меня. Слушая его, я испытал очень странное чувство. Фабер использовал мои привычные словечки и характерные для меня жесты. Диалог показался мне естественным и живым. Затем на сцену вышла Женни. Я слушал с напряженным интересом: во-первых, потому что был одним из действующих лиц изначальной драмы, но главное, потому что гадал, как Фабер изобразит этот разговор. Я-то знал, как все обстояло на самом деле, а он полагал, что отчаявшаяся Одетта (вернее, Жюльетта) идет на болезненную жертву ради любви к мужу.
Именно эту сцену Женни и разыгрывала перед нами.
– Вы не можете понять, – говорила Жюльетта, – его счастье – это мое счастье. Его наслаждение – мое наслаждение…
Как и предупредил меня Фабер, Женни произносила эти фразы невыразительно. Пару раз он прерывал ее, требуя, чтобы она вкладывала в свои слова больше страсти. Она попыталась, однако ничего не смогла сделать, занервничала и при очередном замечании рассердилась. Выйдя на авансцену, она сдвинула абажур слепившей ее лампы и стала глазами искать в зале Фабера:
– Вы здесь, Робер? Да-да, я вас вижу… Кто это с вами?
– Бертран.
– Ну что ж, поднимайтесь сюда оба. Мне нужно с вами поговорить.
– После репетиции, – сказал Фабер. – Давайте продолжать.
– Нет, репетиции не будет! Нам с автором нужно прояснить один пункт, и я не стану играть, пока это не будет сделано.
– Она сошла с ума, – убежденно сказал мне Фабер.
– Почему сошла с ума? Женни – самая разумная и проницательная актриса в Париже. Конечно же, вы просто обязаны выслушать ее доводы.