Филип Дик: Я жив, это вы умерли
Шрифт:
В двенадцать лет Фил уже любил все то, что будет любить всю свою жизнь: слушать музыку, читать и печатать на машинке. Мать по его просьбе покупала мальчику пластинки с классической музыкой, тогда еще на семьдесят восемь оборотов, и Фил развил в себе способность, которой они оба немало гордились: по первым же нотам угадать любую оперу, симфонию, любой концерт, который ему наиграли или даже просто напели. Фил собирал иллюстрированные журналы, где в научно-популярной манере рассказывалось об исчезнувших континентах, о проклятых пирамидах, о судах, таинственным образом пропавших в Саргассовом море. Названия этих журналов состояли сплошь из эпитетов: «Удивительное», «Невероятное», «Неизвестное»… А еще мальчик читал произведения Эдгара По и Лавкрафта, так называемого затворника из Провиденса, чьи герои сталкивались со столь ужасными мерзостями, что даже не могли
Фил довольно рано начал подражать обоим этим литераторам. Еще в Вашингтоне он набросал несколько мрачных стихотворений, повествующих о коте, заживо пожирающем птицу; о муравье, который тащит в муравейник останки шмеля; о безутешной семье, погребающей слепую собаку. Печатная машинка давала широкий простор его вдохновению. Постепенно Фил превратился в настоящего виртуоза машинописи. По воспоминаниям очевидцев, никто не мог печатать так быстро и так долго, как он, казалось, клавиши сами устремляются навстречу его пальцам. За десять дней Фил напечатал свой первый роман, продолжение «Приключений Гулливера», но рукопись была утеряна. Его первыми опубликованными текстами стали мрачные сказки, навеянные творчеством Эдгара По, и появились они в «Беркли газетт», в рубрике «Подающие надежды таланты». Сотрудник, возглавляющий литературный отдел данного издания, подписывался «Тетушка Фло» и был влюблен в реализм (от Чехова до Натанаэла Уэста). Он призывал Фила писать о том, что тот знал, о мелочах повседневной жизни, и держать свое воображение на коротком поводке. Решив, что его не понимают, Фил основал свою собственную газету, единственным сотрудником и редактором которой был он сам. Название этой газеты — «Правда» — было весьма значимым, как и основополагающее заявление, предваряющее единственный номер, — «Мы обещаем писать здесь только то, что, вне всякого сомнения, является правдой». Как мне кажется, весьма показательно, что эта бескомпромиссная правда предстала в виде межгалактических приключений — плода мечтаний тринадцатилетнего журналиста.
Примерно тогда же Филу приснился сон, который впоследствии неоднократно повторялся. Как будто он находится в книжном магазине и ищет недостающий в его коллекции номер журнала «Удивительное». В этом редком и поистине бесценном номере была напечатана история под названием «Империя никогда не исчезала». Если он сможет отыскать этот номер и прочитать это произведение, он узнает все. В первый раз Фил проснулся прежде, чем успел перебрать до конца кипу поблекших журналов, под которыми, как он полагал, и был погребен нужный ему экземпляр. Мальчик с нетерпением ждал возвращения сна, и когда это произошло, он, с облегчением увидев кучу журналов на том же самом месте, принялся лихорадочно в ней рыться. Она уменьшалась с каждым последующим сном, но каждый раз Фил просыпался, не успев добраться до последнего номера. Целыми днями он твердил про себя название произведения, и в конце концов оно стало пульсировать у него в висках, как бывает при лихорадке. Он представлял себе отдельные слова и буквы, из которых это название состояло, видел иллюстрацию на обложке. Последняя, будучи несколько расплывчатой, очень беспокоила его. С течением времени к его желанию найти журнал примешалась тревога. Фил не сомневался, что после прочтения этой истории ему откроются все секреты мира, но он также подозревал, что знание это будет небезопасным. Недаром его любимый Лавкрафт как-то написал: «Если бы мы знали все, страх превратил бы нас в безумцев». Мальчик даже стал считать свой сон некоей дьявольской ловушкой, а запрятанный под грудой других журналов номер — притаившимся чудовищем, готовым пожрать его, лишь только он спустится по тобоггану, ведущему прямо к нему в пасть. Теперь, вместо того чтобы торопиться, как это было вначале, Фил пытался нарочно замедлить движения своих пальцев, которые, откладывая в сторону один журнал за другим, приближали его к ужасной развязке. Он так боялся сна, что не хотел ложиться спать.
Внезапно сон прекратился. Вначале Фил ждал его возвращения с беспокойством, затем с нетерпением; по прошествии двух недель мальчик отдал бы все за то, чтобы увидеть его еще раз. И ему вспомнилась история о трех желаниях: второе и третье были потрачены на то, чтобы срочно исправить вред, нанесенный необдуманностью предыдущего. Вот так и он сам: сначала хотел прочесть книгу «Империя никогда не исчезала», затем, предчувствуя опасность, пожелал, чтобы его избавили от этого чтения, теперь же он вновь мечтал ее прочитать. Возможно, думал мальчик, отказ выполнить его просьбу
Как выглядел в этом возрасте будущий писатель? Это был полноватый мальчик, страдающий одышкой. Они жили вдвоем с матерью, звали друг друга Дороти и Филип и общались между собой с особой церемонностью. По вечерам сын и мать беседовали, лежа каждый в своей кровати и оставив открытыми двери спален. Любимыми темами их разговоров были книги, болезни и лекарства, призванные от этих болезней избавить. Ипохондрик со стажем, Дороти имела аптечку, столь же богатую, сколь и коллекция пластинок ее сына. Когда после войны появились первые транквилизаторы, она вошла в число пионеров химического эльдорадо и, по мере появления в продаже этих лекарств, перепробовала торазин, валиум, тофранил, либриум, сравнивая препараты между собой и нахваливая их всем своим знакомым.
Время от времени Фил виделся с отцом, который снова женился и жил в Пасадене, где работал ведущим на местном радио. Это произвело огромное впечатление на застенчивого подростка, в глубине души мечтавшего оказывать влияние на других людей. Во время войны он был патриотом, как и все вокруг, но одновременно был очарован пропагандой Геббельса. Фил полагал, что можно восхищаться исполнением как таковым, если оно безупречно, даже если осуждаешь сам замысел. Где-то внутри неуклюжего, застенчивого парнишки дремал лидер, но, так как увлечь за собой ему никого не удалось, он так и сидел тихонечко в своем углу.
Да, за неимением лучшего это было излюбленное занятие юного Фила Дика: сидеть в углу в окружении своих «сокровищ». Мать регулярно просила сына прибраться в его комнате, где царил тот особый беспорядок, который свойствен людям увлеченным. Подобно Шерлоку Холмсу, они способны легко отыскать и датировать любой документ под слоем пыли, но при этом никто, кроме них, не смог бы здесь ориентироваться. В комнате Фила было полным-полно хлама, среди которого можно было отыскать модели самолетов и танков, шахматы, пластинки, научно-фантастические журналы, а также фотографии обнаженных девушек, причем эти фотографии были спрятаны с особой тщательностью.
Разумеется, Фил уже начал интересоваться девушками. Из-за своей неуверенности он не пользовался у противоположного пола успехом, однако этого интереса оказалось достаточно, чтобы ослабить его весьма тесную связь с матерью. Утратив влияние, Дороти вдруг решила, что плохая успеваемость, апатия, замкнутость и приступы беспокойства у сына требуют вмешательства психоаналитика. Филу было четырнадцать, когда мать впервые отвела его к этому специалисту, и впоследствии он посещал психоаналитиков и психиатров практически всю свою жизнь.
Побывав на нескольких сеансах и просмотрев книги, которые мать спешно снабдила собственными пометками, молодой Дик начал с апломбом рассуждать о неврозах, комплексах, фобиях и предлагал своим соученикам пройти так называемые личностные тесты, из которых он, не раскрывая источника собственной осведомленности, делал для каждого выводы, в разной степени льстивые и по-разному принятые.
К концу тридцатых годов распространение подобных тестов значительно изменило представление среднего американца о том, что происходит в его собственной голове и в голове его соседа. Во время Первой мировой войны вдруг обнаружилось, что более двух миллионов призывников из четырнадцати непригодны для военной службы из-за нервных и психических расстройств. Поскольку никто ранее и не подозревал о подобной проблеме, в обществе возникла паника. В результате на развитие этой области здравоохранения были направлены огромные средства, а также всячески поощрялось развитие психоанализа — в расчете на то, что с его помощью все эти потенциальные психи превратятся в ответственных и уравновешенных граждан.
Подобная вера может показаться наивной, даже старый Фрейд улыбнулся бы, ведь, сходя на берег в Нью-Йорке, он воображал, что привез в Новый Свет чуму. Но американские психиатры и психоаналитики, в меньшей степени, чем их европейские коллеги, разграничивавшие эти две дисциплины, приспособили фрейдизм для своих, сугубо прагматических целей. Их интересовало не столько знание и принятие самого себя, сколько адаптация личности к социальным нормам. И тесты, которым они старательно подвергали своих пациентов, оценивали, насколько те способны к нормальной деятельности. Или хотя бы к имитации нормальной деятельности.