Филип Дик: Я жив, это вы умерли

Каррер Эммануэль

Единственные, кого не хватало — это андроиды, симулакры. И не без причины: весь рассказ был уже сам по себе симулакром. Если бы ловкий мастер подделок захотел написать произведение под Дика, если бы программист решил составить программу, способную сочинять как Дик, результат оказался бы примерно таким.

Однако это произведение написал именно он, Филип Дик. И рассказ был действительно создан в его манере, не совсем безупречной, но реальной, настоящей: автором и впрямь был Фил Дик, а не андроид, занявший втайне от всех его место. В этом писатель был уверен.

С другой стороны, если бы он был андроидом, он бы тоже был в этом уверен. Он рассуждал бы точно так же. Это даже, по правде говоря, типичное рассуждение для андроида. И, поняв это, андроид бы испугался, потому что был бы на это запрограммирован.

Это ничего не доказывало и ничего не опровергало, однако сам Филип Дик тоже испугался.

Глава тринадцатая

ГДЕ ЖИВУТ МЕРТВЫЕ

Весной 1967 года Нэнси родила девочку, которую окрестили по-вагнеровски Изольда Фрея, но звали исключительно Изой. Рождение дочери усилило напряженность между Диком и его женой, возникшую из-за стремления последней к независимости. Пока жена оставалась дома, читая книги, которые он выбирал для нее, слушая музыку из его коллекции

и терпеливо ожидая, когда супруг наконец выйдет из своего кабинета, Филип изумлялся тому, насколько их вкусы совпадают, и провозглашал Нэнси самым отзывчивым и душевным человеком в мире. Но когда жена нашла себе работу на неполную рабочую неделю, перестала проводить все дни дома и заботиться о супруге (сперва сильно удивляясь тому, что его это удивляет, а затем и возмущаясь тем, что его это возмущает), Дик начал спрашивать себя, не является ли она тоже, как и Анна, шизофреничкой. Рождение ребенка должно было бы изменить эту унизительную для него ситуацию, когда жена считала Филипа неспособным ни заработать достаточно денег для содержания семьи, ни заменить молодой женщине целый мир, однако по отношению к дочери он оказался просто невероятно ревнивым. Дик боялся одновременно, что Иза вытеснит его из сердца Нэнси, а Нэнси — отберет любовь Изы. Он привык относиться к жене как к ребенку и свысока поучал ее, ссылаясь на свой педиатрический опыт, состоявший в основном из воспоминаний о рано умершей от голода сестре; не проходило и дня, чтобы Филип не вспомнил об этой трагедии. Нэнси кормила ребенка грудью. С одной стороны, Дик это одобрял, так как его собственная мать ничего подобного не делала, с другой стороны, он чувствовал себя обделенным, поскольку не мог соперничать с Нэнси, и дошел до того, что начал считать каждую порцию материнского молока провокацией. Ему давали понять, что он лишний. Чтобы восстановить равновесие, Филип вооружился бутылочками со смесью и тайком скармливал их Изе, прижимая дочку к себе, повторяя, что он ее папа, что он ее любит и никогда не бросит. Реакцией ребенка на этот двойной режим питания и эти беспокойные слова поддержки явилась голодовка, которая, разумеется, взволновала родителей.

— Слишком много суеты вокруг малышки, — объявил врач, не подозревая, что его благоразумный диагноз погрузит отца в тоскливое состояние выбора между чувством вины и злобой.

— Я параноик, — жаловался Филип Дик, — а затем добавлял: — И к тому же я женился на ненормальной.

Надеясь успокоиться, Филип начал шарить в аптечном шкафчике и принимать таблетки. Он делал это для того, чтобы придать себе сил, поднять моральный дух, встретиться лицом к лицу с Другим; чтобы работать и отдыхать; чтобы засыпать и просыпаться. Дика называли наркоманом, и не зря, но он боялся ЛСД, как черта, хотя и много рассуждал о его достоинствах, курил марихуану только из-за социальных условностей и предпочитал лекарства. Ему нравилось и то, что они созданы на научной основе, а также относительное постоянство их действия. Еще в «Бегущем по лезвию бритвы» Дик снабдил американские дома будущего компьютерами, которые, будучи соединенными с нейронами пользователей, давали тем возможность выбирать настроение из на редкость богатого каталога. Аппарат настраивался таким образом, чтобы человек радостно просыпался, подобно героям рекламы матрасов или напитков для завтрака. В случае супружеской ссоры можно было выбирать между депрессантом, успокаивающим гнев, и стимулятором, позволяющим выйти победителем в споре. Сомневающийся мог обратиться к программе «Дух решения», которая помогала ему. Некоторым особо продвинутым пользователям предлагались пиратские программы вроде «Депрессия и бесплодное самобичевание», которую затем можно было изменить с помощью программы с громоздким названием «Открытие множества возможностей, которые таит в себе будущее, что позволяет вызвать новый прилив доверия к жизни».

Итак, Дик принимал таблетки. Горсть амфетаминов превращала его на время вечеринки в блистательного гостеприимного хозяина, а имея целую коробку медикаментов, подобную той, что он однажды стянул в ванной епископа, Дик мог, не тратя времени на отдых и сон, написать роман за две недели. Он знал, что за эту повышенную работоспособность ему придется впоследствии заплатить долгими периодами депрессии и даже более серьезными симптомами: проблемами с восприятием, потерей памяти, попытками суицида — но благодаря различным седативным и транквилизирующим средствам ему всякий раз удавалось выкарабкаться. Дик знал, что Палмер Элдрич ждет его, притаившись в глубине подобных психопатических состояний, но это было одним из правил игры, контрактом, который не обсуждался. Писатель знал, по крайней мере, догадывался, что все предусмотреть невозможно, что контракты такого рода всегда содержат параграфы, напечатанные мелким шрифтом, которые ему придется однажды прочесть, но будет уже слишком поздно. Он превратил свой организм в шейкер для коктейлей из таблеток, и проблема состояла только в том, чем же его наполнить, так чтобы противостоять жизни, все обстоятельства которой, какими бы благосклонными они ни казались, отныне требовали вспомогательных средств, а также различных снадобий для того, чтобы избавиться от побочных эффектов.

Дик посещал с полдюжины врачей, которым он, точно зная, рецепт какого именно препарата хочет получить, уверенно перечислял нужные симптомы. А еще он менял аптеки, посылая туда Нэнси, которая, часто находясь под действием марихуаны, описывала вокруг их дома все более и более широкие круги. Но и этого было недостаточно: жене Дика приходилось также прибегать к услугам уличных торговцев, знающих о том, что подсевшие на «спид» (так назывался наркотик из группы стимуляторов), наряду с героиноманами, являются самыми зависимыми из наркоманов и потому наиболее уязвимыми, и им легче всего впарить под видом наркотика муку или сухое молоко. Неуверенность в качестве продукта ставила под сомнение умение Дика составлять различные смеси, которым он так хвастался. Именно этот факт, по его мнению, служил причиной довольно тяжелого стиля его письма, столь поразившего автора. Когда он год спустя перечитал «Веру наших отцов». Он даже начал с подозрением относиться к фантастике в целом, как к старой веревке, которую невидимый враг пытается ему всучить, чтобы всем бросилось в глаза то, что ему самому показалось трагически очевидным, — Филип Дик стал уже конченным автором, сделался собственной тенью или симулакром. Он также страдал от параноидальных приступов, повторявшихся все чаще и чаще, и видел причину во все тех же некачественных наркотиках и в происках все тех же врагов, которые ему подробно о них рассказывали. По крайней мере, именно так Дик объяснял все в моменты просветления, но это мало что меняло теперь, как заметил доктор из его любимой истории одному пациенту, сказавшему: «Доктор, я думаю, что кто-то добавляет мне в пищу средство, делающее меня параноиком».

Как известно, даже у параноиков могут быть вполне реальные враги, и, как в период бракоразводного процесса с Анной, у Дика появились проблемы. Какими бы скромными ни были его доходы, он умудрился нарушить налоговое законодательство, и известие об этом было подобно грому среди ясного неба. Для человека, который опасался властей в любом

виде и которого терзал неизлечимый комплекс вины, это была настоящая катастрофа. К тому же власти проявили интерес к его доходам весной 1968 года, вскоре после опубликования в левом журнале «Рэмпартс» петиции, которую Дик подписал вместе с сотнями других американских писателей и издателей и которая призывала граждан США отказаться от уплаты налогов: все равно все деньги тратятся на войну во Вьетнаме. Было то простым совпадением или нет, но этого оказалось достаточно для того, чтобы разбудить его прежние страхи. Приближаясь к Филипу Дику под видом сотрудников налоговой инспекции, ЦРУ, ФБР, лично Эдгара Гувера, они хотели заполучить его самого. Или даже хуже, его душу. Дилеры, у которых он покупал «спид», также работали на них, как, вероятно, и врачи. Его подвергали, без его ведома, промыванию мозгов. По-видимому, вскоре он изменится: начнет думать правильно, будет любить Большого Брата, которого на тот момент олицетворял его старый враг Ричард Никсон, от всей души ненавидеть маргиналов, будет верить не в Бога, а в политических деятелей или в звезд Голливуда, но самое страшное — он будет совершенно счастлив. Превратится в человека уравновешенного и вполне здорового, — словом, в полную противоположность тому ничтожеству, каковым он являлся на сегодняшний момент, и у него даже не останется ни единого воспоминания — ни о себе, ни о своих близких, потому что их тоже заменят. А может быть, его уже заменили, а сомнения оставили специально, для придачи большей достоверности, чтобы он продолжал верить в то, что он — это он. То, что, как Дик думал, исходило из глубины его сердца, о чем он писал свои книги, на самом деле было заранее запрограммировано пропагандой, которая пользовалась ими, чтобы контрабандой протащить свое сводящее с ума послание. Возможно, на подсознательном уровне его книги, без ведома автора и без ведома читателей, говорили только одно: вперед, парни, убивайте косоглазых, сбросьте тонны напалма, перережьте им глотки, изобличайте уклонистов, наркоманов, неблагонадежных граждан! Это объяснило бы отвращение, которое внушали Дику его последние произведения. Но могло быть и так, что преследовали, хотели его нейтрализовать, потому что Дик, сам того не зная, совершенно случайно, просто дав волю своему воображению, открыл и описал в книге какой-то жизненно важный секрет, разглашение которого поставило бы под угрозу господство власть имущих.

Дик начал рыться в своих законченных творениях, представляющих кучу дешевых книжек с кричащими обложками, разыскивая секрет, разоблаченный его прозорливым незнанием. Тщательно все изучив, он остановился на двух романах — на «Вере наших отцов» (там, если помните, говорилось о добавляемом в водопроводную воду галлюциногене, благодаря которому граждане не знают, какое чудовище ими управляет), а также на «Предпоследней истине» («The Penultimate Truth»), — книге, написанной несколькими годами ранее. В нем беженцев, работающих в недрах Земли, заставляют верить в то, что на ее поверхности идет химическая война, тогда как на самом деле кучка бессовестных правителей, владельцев телевизионных симулакров, просто хочет спокойно пользоваться этим жизненным пространством. «А ведь и правда, — рассуждал Филип Дик, — где доказательство, что эти картинки из Вьетнама, которые показывают по телевизору, на самом деле не сняты на студии, с помощью холостых патронов, муляжей и кетчупа? Где доказательство, что сам Вьетнам существует? Что вообще что-то существует за пределами этой комнаты, где я нахожусь, вне этого толстого, рано постаревшего тела, которое я с ужасом вижу в зеркале и должен называть собой?»

Доктор, мне кажется, что я схожу с ума. У вас есть лекарство против этого?

А как оно на меня подействует? Сделает меня нормальным, да? Вменяемым? Благонадежным? Таким, как надо? Поглотит мою душу? Я вас знаю, я знаю ваши методы. Представьте себе, я проделал то же самое со своей бывшей женой. Ну уж нет, я не вчера родился, вы не заставите меня проглотить эту гадость.

И все же, доктор. Мне что-то нужно принять. Я не могу оставаться вот так. Я превращусь в сумасшедшего. Умру. Умереть сумасшедшим, даже не будучи уверенным, что ты действительно умираешь, это еще хуже. Увидеть крайнюю реальность, которую, как уверяет апостол Павел, видят после смерти, не будучи уверенным в том, что это не иллюзия.

Мне страшно, доктор.

В одной из своих книг Филип Дик придумал слово gubble: оно обозначало состояние разложения, грязи и хаоса, к которому стремится каждая вещь под действием энтропии. И теперь его собственная жизнь на полной скорости неслась к этому самому gubble. «Его жизнь», впрочем, что это значит, если он уже вообще ни в чем не уверен, — ни в том, что она действительно его, ни в том, что он жив?

А это еще означает печатную машинку, нажатые клавиши, ЙЦУКЕНГШЩЗХЪ. Нужно начать писать очередную книгу, тридцать вторую или тридцать пятую, этого Дик уже не знал, но знал, что нужно это сделать, чтобы заработать денег, а иначе — что? Его собственный стиль, настолько сухой, что Дик боялся, как бы слова на бумаге не рассыпались и не превратились в пыль, внушал ему отвращение. Бедный синтаксис, изобилующий повторами, построенный исключительно на логике, — синтаксис андроида. Все более и более абстрактный словарь, лишенный тепла и сюрпризов, ничего чувственного, ничего, что напоминало бы о телесной сущности мира. Жизни нет, только фразы, ничего, кроме фраз; даже не фразы, а слова, и даже не слова, буквы, которые механически высыпаются на страницу и соединяются скорее рефлекторно, нежели при помощи замысла, они сбиваются в колонны, эти термиты из окуриваемого гнезда, которые, даже в агонии, воспроизводят движения, заложенные в них на генетическом уровне.

Приведенные в движение этой внутренней рутиной и несколькими таблетками «спида», термиты собираются не для того, чтобы породить персонажей, а чтобы дать имена зомби. Подобрать имена, затем придать им неровные движения, чтобы оживить, — все это уже было, это такой способ тронуться с места. Дик даже развил теорию, согласно которой герой весьма выиграет, если будет иметь многосложное имя, а вечно депрессивный бедолага, напротив, всегда довольствуется двумя слогами: по одному на фамилию и на имя. Например, Фил Дик. На этот раз персонажей его нового романа звали Глен Рансайтер и Джо Чип. Первый был патроном, а второй — его нищим подчиненным, которому вечно не хватало денег: он не пил по утрам кофе, в холодильнике у него всегда было пусто, да и собственным домом он тоже не обзавелся, а потому с утра пораньше вынужден был вести переговоры с несгибаемыми домашними роботами, выпрашивая кредит. Прекрасный прием, чтобы охарактеризовать кого-то, им не стыдно пользоваться на протяжении всей книги. Достаточно одной такой мелкой детали, чтобы книга начала писаться сама по себе, термиты сами активизируются. Еще можно было добавить в их программы инструкции вроде: опишите одежду каждого персонажа, в том числе и второстепенного, не забывая при этом, что действие происходит в 1992 году. Результат: облегающие штаны из синтетической вигоневой шерсти, жилет из кожи вуба, инкрустированный обломками метеорита, сари паутинного шелка, футболки из марсианской конопли, украшенные портретами Бертрана Рассела… словом, все эти глупости, из-за которых Анна приходила в бешенство, и которые, в целом, объясняли глубокое презрение, испытываемое образованными читателями по отношению к научной фантастике.