Философ с папиросой в зубах
Шрифт:
Исторические бусы
Режиссеру фильма «Подкидыш» Татьяне Лукашевич приходилось мириться с капризами гениальной актрисы. Как рассказывала Вероника Лебедева, однажды, когда Раневская была сильно не в духе, Лукашевич даже обратилась за помощью к маме девочки, постоянно сопровождавшей ее на съемках. «Подойдите, пожалуйста, к Фаине Георгиевне и скажите, что она сегодня хорошо выглядит! Иначе Раневская точно сорвет мне съемки», — взмолилась кинорежиссер. Добрая женщина подошла к великой актрисе и сделала ей комплимент. Как всегда расстроенная чем-то, Раневская в ответ лишь снисходительно кивнула ей: «Спасибо, милочка, мне очень приятно». И тут Фаина Георгиевна случайно заметила у женщины на шее
Ну, что тут было поделать? Капризов Раневской на съемочной площадке боялись как чумы. Мама Вероники, не раздумывая, сняла с шеи бусы и отдала их великой актрисе. И теперь Леля в фильме щеголяла только в них. Так эти обыкновенные бусы вошли в историю.
Спекулянтка Муля
Летом 1941 года Раневская вместе с семьей Павлы Вульф уехала в эвакуацию в Ташкент. Они поселились в частном доме. Жилось в Ташкенте трудно и голодно, несмотря на то, что актерам полагались продуктовые пайки. Фаина Георгиевна снималась в массовке в кино — пыталась хоть что-то заработать. Но денег все равно катастрофически не хватало. Однажды, когда они с Павлой Леонтьевной остались совсем без средств, Раневская решила продать чего-нибудь из одежды и понесла вещи в комиссионный магазин. Ей бы отправиться на барахолку, где обычно и сбывали такой товар, но Раневская хотела, чтобы все было по закону. Однако у входа в комиссионку к ней подскочила бойкая «перекупщица», предложившая приобрести вещи по более выгодной цене, чем дадут в магазине. И Раневская в «приступе предприимчивости» согласилась. Но едва она достала товар из сумки, как рядом с ней сейчас же материализовался страж порядка: молодой узбек-милиционер. И «спекулянтку» на глазах многочисленных зевак повели в отделение. Сгорая от стыда, Раневская изо всех сил старалась делать вид, что они со служителем порядка просто идут куда-то вместе и при этом непринужденно по-дружески общаются.
— Он идет решительной, быстрой походкой, — рассказывала Раневская, — а я стараюсь поспеть за ним, попасть ему в ногу и делаю вид для собравшейся публики, что это просто мой хороший знакомый… Но вот беда: ничего не получается, — он не очень-то меня понимает, да и мне не о чем с ним говорить. И я стала оживленно, весело произносить тексты из прежних моих ролей, жестикулируя и пытаясь сыграть непринужденную приятельскую беседу…
Но несносная толпа детишек бежала за ней следом по тротуару и в упоении кричала: «Мулю повели! Смотрите, нашу Мулю ведут в милицию!» «Представляете, они радовались, они смеялись, — с негодованием восклицала Раневская. — Я поняла: они меня ненавидят!»
И заканчивала рассказ со свойственной ей гиперболизацией и трагическим изломом бровей:
— Это ужасно! Народ меня ненавидит!
Правда, благодаря такой народной «ненависти», милиционер тут же отпустил ее восвояси.
У каждого свой Муля
Именно здесь, в Ташкенте, во время войны Фаина Георгиевна познакомилась с великой Ахматовой. Впоследствии их с Анной Андреевной связали долгие годы преданной и нежной дружбы.
Раневская относилась к великой поэтессе с большим почтением и любовью. Называла ее «Раббе» или «Раббенька» (от слова «раввин») — за мудрость, понимание, отзывчивость. В своем дневнике Фаина Георгиевна писала: «Любила, восхищалась Ахматовой. Стихи ее смолоду вошли в состав моей крови». Биограф Анны Андреевны Анатолий Найман писал: «Почтение Раневской к Ахматовой было демонстративное, но не наигранное…» Она говорила своим «рыдающим басом с характерным очаровательным заиканием, что больше всех на свете чтит двух людей: «А-ханночку Андреевну» и «А-хантона Павловича», обоих боготворит, оба гении…»
Как-то об Ахматовой Раневская сказала с жалостью: «Анна Андреевна
…Ахматова часто приглашала Раневскую погулять вместе по Ташкенту, они бродили по рынку, по старому городу, подолгу беседовали. Но как-то их философское уединение нарушили несносные дети. Узнав Раневскую, они бросились за ней следом и хором стали громко выкрикивать опостылевшую ей фразу: «Муля, не нервируй меня!» Фаина Георгиевна вышла из себя — она была уверена, что в забытом Богом Ташкенте никто уж точно не нарушит ее покой. «Это очень мешало мне слушать Анну Андреевну. Я остро ненавидела роль, которая принесла мне популярность», — рассказывала Раневская. Но Анна Андреевна успокоила ее: «Не огорчайтесь. У каждого из нас есть свой «Муля». Фаина Георгиевна поинтересовалась: «А что у вас «Муля»?».
— Это мои «Мули», — сказала Анна Андреевна и произнесла знаменитые строки:
Сжала руки под темной вуалью
«Отчего ты сегодня бледна?»
— Оттого, что я терпкой печалью
Напоила его допьяна.
Как забуду? Он вышел, шатаясь,
Искривился мучительно рот…
Я сбежала, перил не касаясь,
Я бежала за ним до ворот.
Задыхаясь, я крикнула: «Шутка
Все, что было. Уйдешь, я умру».
Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: «Не стой на ветру».
Дуэль нашего времени
«В Ташкенте Ахматова рассказала Раневской свою версию лермонтовской дуэли. По-видимому, Лермонтов где-то непозволительным образом отозвался о сестре Мартынова, та была не замужем, отец умер. По дуэльному кодексу того времени (Ахматова его досконально знала из-за Пушкина) за ее честь вступался брат.
«Фаина, повторите, как вы тогда придумали», — обратилась она к Раневской. «Если вы будете за Лермонтова», — согласилась та. — Сейчас бы эта ссора выглядела по-другому… Мартынов подошел бы к нему и спросил: «Ты говорил, — она заговорила грубым голосом, почему-то с украинским «г», — за мою сестру, что она б…» Слово было произнесено со смаком. «Ну, — в смысле «да, говорил», — откликнулась Ахматова за Лермонтова, — б…» — «Дай закурить, — сказал бы Мартынов. — Разве такие вещи говорят в больших компаниях? Такие вещи говорят барышне наедине… Теперь без профсоюзного собрания не обойтись…» (А. Найман)
Агент Дантеса
Фаина Георгиевна вспоминала: «Ахматова не любила двух женщин. Когда о них заходил разговор, она негодовала. Это Наталья Николаевна Пушкина и Любовь Дмитриевна Блок. Про Пушкину она даже говорила, что та — агент Дантеса.
Когда мы начинали с Анной Андреевной говорить о Пушкине, я от волнения начинала заикаться. А она вся делалась другая: воздушная, неземная. Я у нее все расспрашивала о Пушкине… Анна Андреевна говорила про пушкинский памятник: «Пушкин так не стоял».
…Мне думается, что так, как А. А. любила Пушкина, она не любила никого. Я об этом подумала, когда она, показав мне в каком-то старом журнале изображение Дантеса, сказала: «Нет, Вы только посмотрите на это!» Журнал с Дантесом она держала, отстранив от себя, точно от журнала исходило зловоние. Таким гневным было ее лицо, такие злые глаза… Мне подумалось, что так она никого в жизни не могла ненавидеть.
Ненавидела она и Наталью Гончарову. Часто мне говорила это. И с такой интонацией, точно преступление было совершено только сейчас, сию минуту».
С Пушкиным на дружеской ноге
Раневская любила пересказывать случай, о котором поведала ей Анна Ахматова:
— В Пушкинский дом пришел бедно одетый старик и просил ему помочь, жаловался на нужду, а между тем он имеет прямое отношение к Пушкину.
Сотрудники Пушкинского дома в экстазе кинулись к старику с вопросами, каким образом он связан с Александром Сергеевичем?
Старик гордо объявил:
— Я являюсь праправнуком самого Фаддея Булгарина.[1]