Философия мистики или Двойственность человеческого существа

Дюпрель Карл

"Простой и вместе подходящий пример, – продолжает Гартман, – представляет остроумие, занимающее середину между художественным творчеством и творчеством научным, так как последнее по большей части преследует художественную цель при помощи абстрактного материала. Всякая острая мысль называется на обычном языке неожиданной мыслью; конечно, ум может облегчить появление ее, упражнение в игре слов может живее запечатлеть в памяти материал и вообще укрепить память, на слова, а талант может сделать человека неистощимо остроумным; но, несмотря на все это, всякая неожиданная мысль, взятая в отдельности, есть дар свыше, и да будет известно даже записным острякам, что, если они пожелают выдавить из своей головы острое слово, то их талант сослужит им плохую службу, что тогда из их головы не выйдет ничего, кроме плоскости или заученного острого

слова: ведь им известно очень хорошо, что для возбуждения остроумия бутылка вина представляет гораздо лучшее средство, чем умышленное напряжение ума".*

* Hartmann. Phil. des Unbewussten. (5 Aufl.) 247.

Итак, вся легкокрылость и своенравная изменчивость образов сновидений основываются именно на том, что во сне ассоциация представлений не остается безжизненно абстрактной, а превращается в живое следование образов, и так как тот интеллектуальный процесс, в силу которого нам нечто приходит на мысль, совершается в области бессознательного, то он и должен принимать в сновидении форму драматического раздвоения. Это верно до такой степени, что когда в сновидении имеют место игра слов и остроумие, то острые слова, найденные без труда, влагаются в уста постороннего лица, а отысканные рассудочным путем остаются нашей собственностью. Босвель рассказывает в своем жизнеописании Джонсона, что последний вступил с явившимся ему во сне лицом в спор и досадовал, что его собеседник обнаруживает больше, чем он, остроумия.* Здесь нет никакого чуда: спавший Джонсон раздвоился по порогу на два лица, одно из которых действовало с бессознательным талантом, а другое – с сознательной рефлексией, потому и имело неуспех.

* Schindler Das (nagische Geistesleben. 25.

Мори рассказывает, что однажды ему внезапно пришло на ум слово "Муссидан". Он знал, что это один из французских городов, но забыл, где именно он находится. Через некоторое время он повстречался во сне с каким-то незнакомым ему человеком, заявившим, что он из Муссидана. На вопрос сновидца, где находится этот город, незнакомец ответил, что это главный город департамента Дордони. Проснувшись, Мори вспомнил о своем сновидении, навел справки и, к крайнему своему удивлению, нашел, что лицо, беседовавшее с ним во сне, было более сведуще, чем он, в географии.*

* Maury. Le sommeil et les reves. 142.

Студентам известны сновидения, в которых они, спустя уже много лет по окончании гимназического курса, присутствуют на выпускном экзамене и не могут отвечать на задаваемые им вопросы. Ван Генсен (Van Goens) рассказывает следующее: "Мне случилось, что я сижу на уроке латинского языка, что учитель задал перевести латинскую фразу, что я нахожусь в первом разряде и решился во что бы то ни стало держаться на этом месте. Но когда очередь отвечать дошла до меня, то я остался безгласным и тщетно ломал себе голову над поиском ответа. Между тем я заметил, что сидевший подле меня товарищ обнаруживает нетерпение быть спрошенным и что, следовательно, он может дать ответ. Мысль о необходимости уступить ему занимаемое мной место приводила меня в ярость, но я тщетно рылся в своей голове и никак не мог понять смысла заданной для перевода фразы. Наконец, учителя утомило ожидание ответа от меня, и он сказал моему соседу: теперь очередь за тобой. Спрошенный тотчас же объяснил смысл фразы, и это объяснение было так просто, что я никак не мог потом понять, почему я не дал ответа".*

* Moritz: Magazin zur Erfahrungsseelenkunde. XI. 2. 88.

Загадка решается очень просто. Эти сновидения принадлежат к одной категории с теми, в которых вопрос ставится нами самими, а ответ на него дается другим лицом; и только тем, что этот ответ выплывает из области бессознательного, можно объяснить, почему он очень удивляет нас и всегда принимается нами за сообщение нам того, чего мы не знали.

И наяву часто бывает так, что мы тщетно вспоминаем какое-нибудь слово, приходящее нам на ум внезапно, без всякого с нашей стороны усилия, спустя уже несколько часов после того, как мы перестали о нем думать. Значит, в бодрственной жизни человека имеет место бессознательное, но в то же самое время целесообразное мышление, готовый результат которого только и вступает в сознание. Такое же мышление возможно и во сне, чем и объясняется факт исправления лунатиками во время их сна их письменных работ. Поэтому и во время сновидения может иметь место процесс бессознательного вспоминания, заключительный акт которого, после того как драматизировались предшествовавшие ему колебания и искания, является в таком случае в виде ответа постороннего

лица. Такие колебания бывают и во время бодрствования, когда, например, мы говорим какое-нибудь слово и в тот же миг нам приходит мысль, что мы ошиблись. В этом случае мы наяву поправляем сами себя, тогда как во сне нас исправляет другой.

Часто мы досадуем или упрекаем себя за поступок, которого нельзя уже поправить, то такое внутреннее раздвоение выражается у нас иногда тем, что мы хлопаем себя по лбу, нередко присовокупляя нелестные для себя эпитеты, причем не лишено психологического интереса то, что в этом случае мы обращаемся к себе во втором лице, как будто дело идет о другом лице нашего субъекта.

Теперь уже нам не должно казаться странным, что при усиленном сомнамбулическом сне так часто происходит драматическое раздвоение и что сомнамбулы имеют в своем постоянном распоряжении руководителя, которого они вопрошают и от которого получают ответы. Литература сомнамбулизма полна сообщений об этом явлении. Но кто обратится еще к изучению беснования и сумасшествия, у того исчезнет всякое сомнение в том, что всегда драматическое раздвоение совершается по психофизическому порогу.

По-видимому, подобно тому как происходит умножение объекта в двух противостоящих зеркалах, так точно происходит умножение раздвоений нашего сознания и во сне. А именно. Случается, что во сне мы бываем одновременно и зрителями и актерами, причем возможны в свою очередь два случая: или зритель признает в актере своего двойника, или не признает. Случай двойничества совершенно отличен как от распада субъекта на различные лица, так и от того случая, когда мы на сцене сновидения замешиваемся в среду актеров и вместе с ними ведем действие, причем наш психический центр не остается в партере, то есть прекращается соединяющее различные сознания наших лиц сознание нашего субъекта.

Фолькельт приводит два сновидения, из которых, по-видимому, вытекает, по меньшей мере, возможность само-раздваивания я на сцене сновидения. Во сне он увидел, что он в страхе бегает по комнате и что в то же время его двойник с впалыми щеками катается по постели. При этом ему казалось, что его второе я отравилось и близко к смерти; но, несмотря на всю свою тревогу, он находился в таком состоянии, как если бы смерть этого его я не касалась его самого. А другу его приснилось, что он застал свою возлюбленную нежно целующуюся с каким-то мужчиной; в то время как он, исполненный гнева, хотел бросится на негодяя, он увидел, что целующийся мужчина он сам, почему и утешился мыслью, что ведь это он сам целует свою возлюбленную.* Хотя оба эти сновидения доказывают существование двойничества при раздельности сознаний лиц, но они еще не доказывают существования сознания субъекта, так как в страхе бегающий по комнате не признает своего психического тождества с отравившимся, и хотя застающий на месте преступления свою возлюбленную признает свое тождество с преступником, но оба находятся на сцене сновидения. Значит, и в этих сновидениях сознание субъекта, который бы находился в партере и бездеятельно созерцал происходящее на сцене, отсутствует.

* Volkelt. Die Traumphantasie. 25.

Через всю новейшую философию проходит красной нитью мысль, что без раздвоения невозможно самосознание. В нашем самосознании наше я является раздвоенным на я сущее и я ведающее. Содержание нашего самосознания исчерпывается следующими словами: знаю, что существую. Кажется, что это явление бодрственной жизни может быть объяснено только в том случае, если, подобно нам, придерживаясь аналогии с жизнью человека во сне, взять его таким, каково оно есть, и сказать, что и в самосознании бодрствующего человека происходит распад единого его субъекта на два лица, драматическое раздвоение его я, с той только разницей, что в этом случае отсутствует чувственный обман.

То, что во сне совершается драматическое раздвоение, имеет место немаловажное значение. Польза от такого открытия для философии не меньше той, какую доставляет астроному, например, открытие, что две звезды образуют двойное созвездие, имеющее общий, лежащий между этими звездами, центр тяготения, причем важность этого последнего открытия нисколько не умаляется тем, что вопрос о существовании третьей звезды, служащей относительно первых двух центральным солнцем, остается нерешенным.

в) Загадка о человеке